Бей или беги

Знала она также, что бессмысленно спрашивать о чем-то самого Малкольма. Риск потерять расположение лидера был слишком велик. Большую часть охоты Томасин молчала, погруженная в свои мысли, успешно делая вид, что, как обычно, просто чутко вслушивается, пытаясь предвосхитить появление неизвестной угрозы или не прощелкать близкую добычу. Она чувствовала его взгляд спиной. Ей казалось, что он ждет от нее определенных вопросов, но она не собиралась оправдывать этих ожиданий. Если она и разгадает этот ребус, то иным способом. Потому Малкольм первым решился заговорить:

— Ты не собираешься расспрашивать меня?

Томасин повела плечом, нагнувшись над глубоким следом, по ее грубой прикидке, оставленным оленьим копытом. Мол, она занята своим делом и ей абсолютно неинтересно, что там с этой проклятой «Волчьей гонкой». Она всецело поглощена процессом. Но чуткий слух девушки уловил, как Малкольм нетерпеливо переминается с ноги на ногу. Ее ответ его не устроил.

— Томасин?

— Да? — откликнулась она, не оборачиваясь. Он повторил свой вопрос.

Девушка шумно вздохнула в притворной обиде. Она напала на след, а он ее отвлекает своими неуместными, бестолковыми расспросами. Увы, Томасин достаточно успела изучить своего взрослого друга — просто так он не слезет. В нем была жесткость, которую он успешно скрывал за образом мудрого, сдержанного руководителя. Люди из лагеря пропадали не без причины. Звериные инстинкты, взращенные в Томасин отцом, не позволяли ей сомневаться и строить ложные иллюзии. И не позволяли стать следующей неугодной. Она судорожно соображала, что сказать, чтобы обезопасить себя от гнева Малкольма. Она была уверена — его гнев ей не понравится.

— Я сама все узнаю в следующем году, — наконец-то нашлась она и встала, оценивая произведенный эффект. Малкольм недоуменно поднял брови, глядя на нее с каким-то непонятным выражением. Главное, он не злился. Скорее потешался с ее самоуверенности.

— Да? — уточнил он.

— Конечно, — спокойно кивнула Томасин, снимая с плеча арбалет, — я одна из лучших, но меня не допустили до гонки, потому что я слишком маленькая. В следующем году я стану старше. И все равно останусь лучшей.

Она подкрепила свои слова метким выстрелом, проделав все манипуляции с болтом и тетивой меньше, чем за минуту. Шагах в десяти от них на землю замертво свалилась подстреленная среднего размера птица. Томасин приблизилась, чтобы рассмотреть свою добычу. Не олень, конечно, но сойдет. Девушка с неохотой признала, что их охотничьи угодья за этот год сильно оскудели. Если она хочет и дальше демонстрировать блестящие результаты и исправно приносить в лагерь добычу, придется продвинуться дальше.

Томасин выдернула болт из груди птицы и задержала пальцы на еще теплом тельце. Прикрыв веки, она совершила старый ритуал — мысленно извиняясь перед созданием, чью жизнь отняла. Завершив с прощанием, она забросила тушку в мешок на спине.

— Женщины не участвуют в «гонке», — услышала она. Малкольм показался ей будто виноватым, когда говорил это. Он не смотрел на нее. Томасин помнила — люди всегда отводят взгляд, если им неприятно говорить собеседнику некоторые вещи. Она недоумевала — в чем проблема? Это же он создал лагерь и придумал его правила, даже самые глупые.

— Почему? — обронила она, на что он лишь пожал плечами.

— Вырастешь — узнаешь, — сказал он.

От Зака девушка узнала о существовании такой мудреной игры, как шахматы. Игра ей не понравилась, но общие принципы она усвоила. Теперь она применяла их и к отношениям с людьми, углядев в них много параллелей с шахматными правилами. Она анализировала тот разговор в лесу и пришла к выводу, что слова Малкольм были его ходом. До того он осадил ее, удерживая от участия в гонке возрастом, но, стоило ей сделать свой, приняв эту меру условности, он тут же выстроил новую линию обороны. Потому Томасин стала искать подтверждение или опровержение своим догадкам. Повзрослеть она могла, а сменить половую принадлежность — нет. Хотя и слышала, что в прежние времена, до краха мира, чудеса медицины позволяли подобные превращения.

За ответом она пошла к Гвен, женщине медику, что выхаживала ее после прибытия в лагерь. Они не сильно ладили, но весной сблизились из-за одного неловкого инцидента, вынудившего хмурую бритоголовую особу проникнуться к мелкой охотнице если не сочувствием, то хотя бы неким чувством женской солидарности. Тогда у Томасин начались месячные, и она, по незнанию, решила, что умирает от неизвестной смертельной болезни. Она заперлась в комнате и готовилась проститься с жизнью, вспоминая немногочисленные счастливые моменты. Она решала, что ей теперь делать — уйти испускать дух в лес, как это делают животные, или все же попросить кого-то пустить ей пулю промеж глаз, чтобы не превратиться в беспокойного мертвеца. Малкольм, бессильный помочь своей подопечной, прислал к ней Гвен. Женщина долго смеялась, выявив истинную причину недуга девчонки, а потом сжалилась.

— Ты правда не знаешь, что с тобой происходит? — спросила она, утирая с глаз слезы от сильного смеха. Слушая сбивчивый лепет Томасин, блондинка почему-то погрустнела. Конечно, отец не рассказывал дочери о таких вещах и переменах, что с возрастом происходят в организме. Женском организме. Она-то всегда воспринимала себя как существо бесполое, хотя и боялась посягательств на свое тощее, андрогинное тельце. К несчастью, Томасин знала — такой угрозе подвергаются в равной степени и мужчины, и женщины.

Гвен взяла на себя ответственность просветить растерянную девчонку и, заговорчески подмигнув в конце, разрешила, если что подходить к ней с такими вопросами. Уж точно не к Малкольму или Заку, если Томасин не хочет поставить себя в неудобное положение. Гвен так расщедрилась, что даже подарила девчонке безделушку на память — простой браслет из кожи, что носила на запястье. В честь ее инициации. Томасин решила, что после такого может в каком-то смысле считать грубую медичку своим другом. И пошла к ней за советом, правда не о пользовании дефицитными средствами личной гигиены.

— А ты когда-нибудь участвовала в «Гонке»?

Ей пришлось повторить свой вопрос, потому что Гвен прикинулась глухой и очень занятой. Она всегда разворачивала бурную деятельность в присутствии посторонних, чтобы никто не забыл, какой она бесценный член лагерного общества. Она сделала вид, что перебирает и описывает запасы медикаментов, хотя в последнее время за помощью к ней никто не обращался, и их количество не должно было уменьшиться. Помимо списка лучших в Цитадели, была еще одна общедоступная таблица: туда вносилось количество дней без происшествий. Томасин поглядывала на неё, оттого имела представление, что за последние два месяца небо над лагерем было относительно ясным.

— А я думала, ты попросишь у меня контрацептивы, — усмехнулась Гвен, не отвлекаясь от тетрадки, испещренной ее крупным почерком.

— А?

Блондинка лукаво посмотрела на замявшуюся Томасин.

— И о чем это я, — махнула она рукой и похлопала по койке рядом с собой, — ты же так и не освоилась с тем, что делать с этой дырой между ног. А наш Государь не торопится тебя просвещать.

Томасин собиралась огрызнуться, но догадалась, что Гвен пытается переключить ее внимание. Пошлые шутки относительно ее положения в лагере постепенно сошли на нет. Возможно, людям надоело судачить и выдумывать небылицы без повода. Возможно, исчезновение той красноречивой девицы приструнило остальных и отбило желание замахиваться на подопечную лидера. Гвен была умна. Она не просто так ступила на опасную территорию.

— Гонка, — повторила Томасин, — ты была на ней?

— Нет, — быстро ответила Гвен, и взгляд ее из насмешливого стал испытующим. Тема ей не понравилась. Томасин напряглась — похоже, она сильно переоценила градус доверия в их отношениях. Выходит, это касалось только всяких «женских штучек». А Малкольм дал ей понять, что «гонка» в их число никак не входит.

— Но у тебя хорошая позиция в списке, — осторожно пояснила Томасин. Она решила прикидываться дурочкой и сделать вид, что не понимает, в чем проблема. Какой с нее спрос? Она фактически росла в лесу, у нее нет представления об огромном количестве вещей, очевидных для нормальных людей. Людей, которых всегда окружали другие люди, а не деревья.