Бей или беги

Наконец, был утвержден список участников — самых лучших, исправно выслужившихся жителей лагеря. Как ни странно, в их число затесался и один охотник, недавно скатившийся на самую низшую позицию рейтинга за серьезную провинность. Во время вылазки он струсил при виде стаи мертвецов и бросил им на растерзанье товарища. Томасин была уверена, что, по возвращению, его накажут, и страшно удивилась, когда он еще и получил привилегию, которой удостаивался не каждый. Скорее всего, решила она, это какие-то хитрые уловки Малкольма, непонятные ей, далекой от всяких политических и организационных дел. Возможно, охотника решили поощрить, чтобы вдохновить стать усерднее в будущем.

Для остальных было организовано что-то вроде вечеринки — Зак назвал это так. Ежедневную порцию увеличили, достали запасы алкоголя, в тюремном дворе накрыли столы и даже пожертвовали топливом в генераторе для подключения стереосистемы. Томасин была по-настоящему впечатлена, услышав звуки музыки. Музыка была чем-то из далекого прошлого, когда они с отцом на его фуре колесили по стране, неустанно слушая радио. Со временем воспоминания выцвели — девушка не помнила ничего конкретного, кроме того, что ей всегда нравилось слушать музыку и дремать, глядя, как за окном сменяются леса, поля и пустыни.

Она немного посидела со всеми с краю одного из столов, слушая музыку и наслаждаясь пиршеством, но быстро заскучала. От виски, что ей плеснули в пластиковый стаканчик, у Томасин с непривычки разболелась голова, и она торопилась вернуться в свою комнату. Она чувствовала себя неуютно среди большого скопления людей и вздрагивала от громких звуков, голосов и смеха. Пусть тюрьма и была обнесена высоким забором, в любой момент могли нагрянуть мертвецы, привлеченные оживлением праздника. Томасин вообще сомневалась в том, что это событие было хорошей идеей, хотя ей и хотелось положиться на Малкольма, который точно знает, что делает. Люди… уставали от бесконечной рутины, они нуждались в настоящем веселье, пусть и раз в год.

Томасин заперлась в комнате, чтобы посидеть над учебником, одолженным в скудной библиотеке образовательного кружка. Девушка читала неуверенно, с запинками, но прикладывала массу усилий, оттачивая навык. Ей хотелось восполнить пробелы в общем образовании, ведь над ней смеялись не только из-за ужасных манер, сплетен и небылиц. Она не знала элементарных вещей, терялась, слушая чужие разговоры, а втягиваясь в беседу сама, постоянно переспрашивала о значении слов, которые для других были очевидны. Лес остался за стеной, и Томасин не могла спрятаться в нем от этих трудностей. Она признала, что для выживания среди людей ей понадобятся и другие умения, которыми ее не потрудился снабдить отец.

Она заснула над книгой и провалялась в постели до самого вечера, пропустив обед и ужин. За окном стемнело — музыка стихла, как и голоса во дворе. Ночью во дворе тюрьмы было безлюдно — обитатели общины разбредались по корпусам, кроме тех, кто заступал на ночное дежурство по охране стены. Томасин сходила в столовую, справиться о позднем ужине, но двери уже оказались закрыты. Проклиная себя за безалаберность, она вернулась в комнату голодной. Урчащий желудок мешал уснуть.

Она сидела над учебником до самого утра, пока не услышала шум снаружи. Лязг ворот, шорох шин и гул автомобильных двигателей растерзали предрассветную тишину и вселили в девушку тревожное ожидание беды. Томасин забралась на стол, чтобы выглянуть в окно, и увидела лишь размытые фигуры, движущиеся по двору в сером утреннем сумраке.

«Волчья охота» закончилась. Но что же там было? И все ли вернулись?

Томасин решила, что раз уж она все равно не спит, то может утолить свое любопытство. Она накинула теплую кофту и тихонько приоткрыла дверь, выбираясь в длинный коридор с бесконечным рядом камер-комнат. Утопленный во тьме, без аварийной подсветки, он был жутким и неуютным, страшнее, чем любая лесная чаща.

По металлическому полу гулко раздавались шаги. Томасин инстинктивно вжалась в стену, баюкая в руках свой любимый отцовский нож. Она напрягла все органы чувств, оценивая обстановку, пытаясь понять, — угрожает ли ей опасность, или она позволила ускользающим ночным теням беспричинно нагнать на себя страху. Мертвецы… ведь ходят иначе — шаркая, подволакивая непослушные конечности, а тот, кто приближался к ней по лестнице, ступал иначе — мерно и четко.

— Почему не спишь?

Томасин облегченно выдохнула. Малкольм. Он вернулся с этой их странной увеселительной прогулки, что хорошо само по себе, ведь за стеной мир, полный опасностей, и любая вылазка туда могла закончиться трагически. Девушка искренне обрадовалась его появлению. Она не готова была признать, но, по правде, она беспокоилась — потому и убивала время за чтением, не способная сомкнуть глаз, и не могла найти себе места. Участники «Гонки» отсутствовали почти сутки. Они покинули лагерь утром прошлого дня.

— Я просто… — начала она, но запнулась, стоило ей отодрать взгляд от пола. В этот раз ее вниманием завладел вовсе не шрам, начерченный ее рукой, а бейсбольная бита, которую Малкольм держал заброшенной на плечо, как после удачного матча. Бейсбольная бита, плотным рядом обмотанная колючей проволокой. С нее капала кровь. Она стекала по кожаной куртке мужчины и собиралась в лужицу у его армейских ботинок.

Вопрос «чья это кровь» утратил всяческий смысл в изменившемся мире. Чья-то. Смерть ходила кругами вокруг немногочисленных уцелевших и стала частью их каждодневной рутины.

— Как все прошло? — вместо этого спросила Томасин, поразившись тому, как буднично звучит ее голос. Кровь и кровь. Жуткая бита в шипах, как розовый стебель. Совершенно ошалевший, безумный вид человека, прежде производившего на нее впечатление здравомыслящего и адекватного. Три вещи, которые она предпочла бы не замечать, но заметила, будучи чуткой к деталям. Звуки. Запахи… Пахло смертью, порохом и алкоголем.

— Отлично, — бросил Малкольм и скрылся за дверью своей комнаты.

Наутро Томасин узнала, что с «Волчьей гонки» вернулись с богатой добычей и кучей трофеев, да только не всем составом. Кто-то вычеркнул имя охотника, погубившего товарища, из общего списка.

Глава четвертая.

Летом лес чудесным образом преображался, и Томасин, привыкшая сливаться с ним, чувствовала влияние этих перемен и на себе. Воздух был плотным от ароматов цветения. Птицы беззаботно пели в изумрудной листве, простреленной лучами солнца, сквозящими через высокие кроны. В таких идиллических декорациях легко забывались отягощающие обстоятельства извне. Вечнозеленые стены отделяли девушку от рухнувшего мира. От ее тревог и сомнений. Потому она и любила лес всей душой. Ей все еще было куда комфортнее здесь, чем среди людей в очередном временно обретенном доме.

Отец учил ее выживать и заботиться лишь о сегодняшнем дне, ведь завтрашний попросту может не наступить. Томасин корила себя за любопытство, которое шло вразрез с бесценными заветами пропавшего родителя. Лагерь устраивал ее во всех смыслах, а желание докопаться до истины и разобраться с загадочной «Волчьей гонкой» грозило ее благополучию в безопасных стенах тюрьмы. Она мало что смыслила в хитросплетениях человеческих взаимоотношений и устройстве социума, но интуиция подсказывала ей: никто не любит тех, кто сует свой нос в чужие дела. Все рациональные доводы были бессильны. «Волчья гонка» плотно обосновалась в ее мыслях.