Без лица

– Что это значит? Что вы собираетесь с ней сделать? – Михаил отпускает мою руку и начинает успокаивать Алекса, хотя если судить по тому хладнокровному тону Безлицего ему все равно, что со мной будет.

– Александр, – начинает лепетать Михаил, но тот его перебивает:

– Куда вы ее ведете?

– Ева покидает Содержательный дом, – Чистилище, вот мой новый адрес.

– Вынужден настоять на ее дальнейшем пребывании здесь.

– Боюсь, это невозможно.

– Мы можем это обсудить, - настаивает Алекс.

Что, черт побери, он делает?!

– Хорошо, пройдемте в мой кабинет, – тяжело вздыхает Михаил. – Тревис! – рявкает он, и из-за угла прямо за нами выходит вышибала. – Отведи ее в карцер.

Карцер – одиночная комната, а точнее камера для наказаний подобных мне девушек или мужчин, не заплативших за удовольствия.

Тревис подходит ко мне и сильно сжимает руку, таща меня в бункер. Я кидаю взгляд на Алекса и наши глаза встречаются всего лишь на мгновение, его губы сжимаются в тонкую линию, а лицо напряжено, он разворачивается и идет вслед за Михаилом.

Теплый пол паркета и ковра пропадает, когда Тревис затаскивает меня в бункер. Кожа покрывается мурашками, и я начинаю дрожать.

Что Алекс собирается делать? Зачем? Это слишком опасно: играть с судьбами людей, как он это делает со мной. Я чувствую, как границы моей логики распадаются на части.

– Кажется, ты сломала ему нос, – внезапно подает голос Тревис, и от неожиданности я вздрагиваю. Я не помню, когда в последний раз слышала его, а точнее, что он вообще когда-нибудь говорил.

Я не отвечаю, в полном молчании мы доходим до карцера.

Дрожу из-за холодного бетона, пятки начинают покалывать, а волоски на коже встают дыбом. Тревис открывает металлическую дверь карцера. Я захожу внутрь, но парень окликивает меня:

– Ева, загляни под батарею, иначе замерзнешь, – я пытаюсь выдавить мимолетную улыбку, но мое лицо застыло в гримасе страха.

Дверь со скрипом захлопывается. Ключ поворачивается в замке. Я слышу тяжелые шаги Тревиса.

Направляюсь к батарее в пустой комнате и достаю оттуда тонкое одеяло, пододвигаю ближе матрас и ложусь спиной к батарее, накрываясь одеялом, чтобы согреться. Слезы вырываются наружу, и я плачу так сильно и так громко, пока не засыпаю.

7

Мои руки намертво сомкнулись на груди, пальцы цепляются за полотенце, я не знаю, сколько времени провожу в изоляции, но понимаю, что сейчас уже вечер. До меня доносятся звуки цокающих каблуков и голоса девушек. В карцере холодно, волосы высохли, с них не капает вода, но все же немного влажные.

Неизвестность пугает, ожидание усыпляет бдительность; мне хочется, чтобы мучениям и страхам пришел конец. Может, я покажусь вам эгоисткой, но если бы Михаил убил меня и Рейчел раньше, мы бы сейчас перестали бояться, а неизбежная смерть отдаляться в дате.

Лоб горит, меня лихорадит, в глазах темнеет и я, скрючившись, стону. Хочется пить, в горле саднит, а в глазах все мерцает.

Я умираю.

Я хочу умереть.

Безумная мысль мельтешит в голове, но это правда. Я хочу, чтобы всему пришел конец: Содержательному дому, Чистилищу, резервациям и Алексу.

Всему, что связано с этим миром, где все человеческое потеряло свою цену.

Я помню, как отец раньше рассказывал нам перед сном о том, каким все было прежде. В прошлом не существовало Чистилища, а людей бедных и бездомных, преступников и незаконно обвиненных не скидывали на забытую миром территорию. Им не приходилось есть слабых, чтобы выжить или скрываться от сильнейших, дабы не быть съеденным. Территория не была ограждена, никого не удерживали против своей воли просто за то, что человек еле-еле сводил концы с концами.

Но все это было очень давно. До войны, которая уничтожила больше половины населения мира. А сейчас, спустя почти век, люди просто забыли, что в них должна быть человечность.

Все, что здесь происходит несправедливо. И я желаю, чтобы этому пришел конец: все резервации вместе с Чистилищем стали прошлым. Воспоминанием, погребенным под обломками стен, грудой пыли и пепла.

Я закрываю глаза, чувствуя, как смерть заключает меня в свои объятия, и вижу пустоту.

Темную и необъятную.

До меня доносятся звуки какой-то старой песни, думаю, ей лет еще больше, чем я предполагаю. Искусство потеряло свое значение. Вот уже почти вечность никто не пишет стихов, а потом не исполняет их под музыку; никто не рисует картины и не создает скульптуры; а из танцев остались те жалкие телодвижения, которыми мы пользуемся, танцуя на столах перед мужчинами.

Я открываю глаза, пытаясь сфокусировать взгляд на нависающем надо мной лице.

Меня несет Алекс. Укутанную в одеяло.

– Ничего не говори, – предупреждающе шепчет он.

Я, молча, киваю, думая о том, что при любом раскладе не желаю раскрывать рта. Алекс несет меня по лестнице, направляясь наверх. Звуки музыки постепенно стихают, по мере нашего отдаления от всеобщего веселья.

– Ты вообще питаешься? – подает голос Алекс, когда мы добираемся до третьего этажа.

Я думаю о выпирающих костях на моей ключице и полном отсутствии щек. Мои ребра прилично видны, кожа обтягивает кости и не скрывает недостатка жира. Грудь и бедра небольшие, но все же есть.

– В последнее время лягушачьи лапки перестали быть такими же хорошими, как прежде, – саркастически отвечаю я, чувствуя, как тошнота подкатывает к горлу.

– Выглядишь ужасно, – произносит Алекс с презрением.

– Ты так любезен.

Больше Безлицый не произносит ни слова. Он ставит меня на ноги, и я чувствую ужасную слабость. Парень открывает дверь, но больше не берет меня на руки и даже не смотрит в мою сторону. Алекс заходит в комнату и включает свет.

В другом конце коридора раздаются голоса мужчин и девушек, от чего быстро забегаю за Алексом и закрываю за собой дверь.

Он сидит на кровати, упираясь локтями в колени, и потирает лоб. Алекс не смотрит на меня, он вовсе погружается в свои мысли, даже не поднимая головы. Я не решаюсь сдвинуться с места. В воздухе чувствуется напряжение. Я прижимаюсь спиной к двери, и самопроизвольный выдох вырывается откуда-то из недр моих легких.

– Какой ценой? – я набираюсь смелости нарушить тишину, закрыв глаза и откинувшись назад.

Алекс молчит. Он не раскрывает рта в течение нескольких минут.

– Я должен сам наказать тебя.