Без права на слабость

– Это какие у тебя опять дела? – Анжела недоверчиво замирает, а затем как шарахнет ладонью по столу, что я с перепугу чуть не прикусываю ложку. – Тебе не стыдно? Скоро снег пойдёт, а у нас в огороде кукуруза не срезана! Когда я одна могу всё успеть?

– Мам, ну ты ж знаешь – я работаю! Сегодня машину пригнали, нужно… форсунки заменить, – запинается он, отводя глаза. – И сессия на носу. Мне что, разорваться?

– Ладно бы деньги домой приносил, работничек, – машет она рукой, расстроено поджимая губы. – За год ни копейки. Я совсем, по-твоему, дура? Сколько можно ходить в учениках… Курам на смех! Дружки, поди, ждут – подруженьки. Вот она – вся твоя работа.

– Мам… – примирительно тянет Тимур. Даже сейчас он не выглядит виноватым, скорее раздавленным. Так, будто стыдится самого факта, что приходится ей лгать, а вовсе не своей преступной деятельности.

Своеобразная у него мораль. Тем не менее, Анжела заметно смягчается.

– Кстати о курах – в холодильнике шаром покати. Зарежете драчуна рябого, с утра опять гады гребнями мерялись пока все яйца не передавили. Как раз Саша хвалился, что Лерка хорошо готовит, вот и попробуем её жаркое. Сделаешь, голубушка?

– Что сделать? Зарезать? – пищу внезапно севшим голосом, чувствуя какой-то нехороший спазм в желудке. Ну нет, на такое я не подписывалась! Филе покупных бройлеров и пернатая живность, в которой ещё стучит сердце, в моём понимании абсолютно разные вещи. – Он же живой, – добавляю под неожиданно сочувствующий взгляд Беды.

– Так это поправимо! Тимур тебе на что? Чик и разделывай. Ему в этом деле нет равных, тридцать голов прошлой осенью оттяпал. Я уж молчу за кроликов, – гордо выдаёт Анжела, ероша сыночку волосы.

Надеюсь, мой взгляд прожжёт ему печень. Живодёр.

* * *

– Ну, что делать будем?

– Ты меня спрашиваешь?! – цежу, улыбаясь обернувшемуся перед поворотом на соседнюю улочку отцу, и энергично машу им с Анжелой рукой.

В смысле «что делать»?

– А ты видишь здесь ещё кого-то? – раздражённо огрызается Тимур.

Я с удивлением смотрю как длинные пальцы с остервенением трут виски.

– Чем срываться на меня, лучше делом иди, займись.

Он задумчиво присматривается к острию протянутого тесака.

– Я не могу.

– В смысле не можешь?! А как же тридцать сгубленных кур и кролики?

– Дед Ваня за поллитровку выручил, – мотает он головой в сторону соседской халупы. – Сама видишь, с мамой спорить себе дороже. Начнёт закалять и козу прирезать придётся.

– А сейчас этот дед где?

– В обезьяннике, – на хмуром лице расцветает слабая улыбка. – Приспичило человеку средь бела дня помочиться на двери мэрии. С кем не бывает? Знал бы, что так выйдет, составил бы старику компанию. Чёрт, я его цыплёнком помню! – без какого либо перехода стонет Тимур, тоскливо глядя в сторону птичьего загона. – Он знаешь, каким борзым рос? На крыльях ещё тюль топорщилась, а уже у Дика похлёбку отжимал. За нос клюнет, рыбью голову из миски стянет, пёс скулит, но терпит. Потому что пугает не сила, пугает уверенность. Я вот из этих рук всю весну его остатками школьных бутеров кормил, каждый грёбанный день. Придурок! Знал же, что так будет…

– Не думала, что ты такой… сентиментальный.

Странно, но даже после такого количества подлянок его откровенность по-прежнему подкупает. Отчего-то становится так грустно, почти до слёз. Не то чтобы Беданов вдруг вызвал жалость, и я кинулась с тесаком наперевес кромсать башку зарвавшейся птицы, только бы облегчить ему моральные терзания. Нет. Просто щиплет глаза, и ком стоит в горле мешая дышать. А ещё нежность необъяснимая тянет что-то глубоко в груди, наматывает…

То слёзы набегут, то наползёт улыбка, то хочется уйти, чтоб не смущать, то переплести наши пальцы. Больная. На всю голову больная. Ему это всё сейчас не нужно, я точно знаю, чувствую.

– Может, в мясной сгоняем? У меня осталось немного денег… Такое жаркое приготовлю – пальчики оближешь. Никто не отличит.

– Скажи, ты совсем отбитая? – даже не его неподдельная ярость вгоняет в жар, хотя та тоже. Но в разы больше впечатляет остриё тесака, опасно леденящее мою шею. Я растерянно сглатываю, чувствуя, как сталь едва царапает кожу. Глаза Тимура совсем рядом, его дыхание разбивается о мои губы, забираясь теплом под ворот свитера, а ноздри хищно раздуваются, словно пытаясь учуять страх. И сердце колотится так отчаянно, что, кажется, дробь слышна на соседней улице… но заходится оно не от страха. Вот совсем не от него.

– Тимур…

Не понимаю, что хочу сказать – все слова не те. Человек не тот, не лучший момент, обстоятельства бредовей некуда, только у меня от него голова кругом и всё тут.

– Скажи, что ещё мне нужно сделать, чтобы ты так не смотрела? После всего… Чтоб не ломилась мне в душу, чтоб не втиралась в доверие. К чему эта сранная самоотверженность? Напускная наивность? Какой «мясной», Лера?! А петуха куда – выпустим клевать семечки с голубями в центральном парке?

– Я так понимаю, детки дома одни, – смешок Лиховского доходит до сознания не сразу. Да и какие к бесу мысли, когда тело жаром полыхает? – Беда, просвети дурака, а то я в ваших игрищах не особо секу. Вот ты сейчас от неё отбиваешься или всё-таки принуждаешь?

– Чего надо? – не отрывая горящего взгляда от моих губ, рычит Тимур.

– Здрасьте, приехали! Сам звал в гараж на подработку. Дружище, кончай пускать слюни на свою типа сестру. Мало того, что весь район затапливаешь, так ты вдобавок ещё и тупеешь.

– Лодку купи, умник, – уже беззлобно фыркает Беданов, отступая на два шага назад. – А лучше сходи, рубани птице голову.

– Внезапно. Чё, прям реально нужно?

– Позарез.

– Писец у вас тут квесты, – присвистывает Матвей, прислоняя свой скейт к забору. – Ну пошли, попробую. Правда я до сегодняшнего дня только орков рубил.

– Считай, что раздобыл очки виртуальной реальности, – отрезает Тимур, хлопая парня по плечу.

Мне казалось, что весь процесс займёт от силы две-три минуты. Думала, вот сейчас Матвей спокойненько сцапает задиру за горло, донесёт до специального пня на заднем дворе, где тот покорно вытянет шею на плахе – руби, не хочу. На деле, завидев паренька с тесаком, даже глупая птица понимает, что дело пахнет жаренным. В прямом смысле.

Пернатый будто вместо зёрен всю жизнь питался нитроускорителем, готовился бедняжка к главному забегу в своей короткой жизни. И так отчаянно он убегает, так испуганно таращит бусинки глаз… так ходит ходуном в руках у Лиховского запыхавшееся тельце… Невозможно смотреть. Но Тимур смотрит. Весь белый как мел, неподвижный, а у меня слёзы уже не каплями – крупным градом по щекам.

– Блин, ребят, – говорит Матвей, стирая пот со лба трясущейся рукой. – Чёт мне стрёмно.

– Лер, метнись на кухню. Там в шкафу на нижней полке эликсир мужества. Стаканы прихватить не забудь.

Сквозь сдерживаемые всхлипы яростно мотаю головой. Они так переглянулись…

По глазам вижу – решили отослать подальше. Я бы многое отдала, чтобы этого не видеть, но также ясно понимаю, что не прощу себе, если оставлю его в такой момент.

– В любом дерьме только вместе, – тихо шепчу себе под нос, впервые не краснея от произнесённого ругательства.