Бездна

Инсталляция состояла из девяти прозрачных боксов, которые в плане образовывали свастику. Эти боксы вернее было бы назвать вивариями, заключившими в себе миниатюрный пейзаж, какие обычно бывают в коробках с игрушечными электрическими поездами, – крошечные холмики, рощицы, домики с заборчиками, речки и озерца. Разница лишь в том, что здесь все это лежало в руинах или было покрыто пеплом, как после атомного взрыва. И в этом жутком пейзаже хозяйничала смерть: сотни и сотни пластиковых трехсантиметровых фигурок, скелетов, зомби, в эсэсовских фуражках и мундирах, подвергали чудовищным пыткам свои жертвы. Они распинали, дробили кости, отсекали руки, ноги и головы, выбрасывали из окон. На берегах рек, кативших кровавые волны, в развалинах взорванных домов – всюду творился этот ужас. Свиньи совали свои розовые рыла в развороченные, обезглавленные тела. Стервятники выклевывали глаза повешенным и колесованным. Это была какая-то дикая, чудовищная мешанина из свадеб Иеронима Босха [100] , Третьего рейха и электрических игрушек… И чем больше бесчинствовали солдаты, тем меньше они походили на людей: их головы превращались в свиные рыла, в черепа с пустыми глазницами, разделялись на множество голов, уподобляя их гидрам, и они начинали терзать друг друга, обращая свою жестокость против своих же соратников в этой адской пляске смерти. А в последнем боксе, прямо перед горой расчлененных тел, крошечный художник установил свой мольберт. У него было лицо Гитлера.

100

Иероним Босх (настоящая фамилия ван Акен, около 1460–1516) – нидерландский живописец. Полотна Босха наводнены страшными персонажами, всевозможными уродцами, загадочными чудовищами. – Прим. перев.

Чэпмены – оба братца – стояли тут же, улыбаясь при виде гостей, повергнутых в столбняк от ужаса. Круглые лица, бритые головы и пронзительные глаза делали их похожими на парочку хулиганов, готовых хоть сейчас разорить этот хрупкий город на воде. Они прославились тем, что купили за сотню тысяч евро рисунки Гитлера и раскрасили их в радужные цвета, спровоцировав тем самым ожесточенные дебаты между сторонниками трепетного отношения к истории и приверженцами артистической свободы. Гитлер был чудовищем. Так нужно ли уважать его «творчество»? Одной знаменитой коллекционерке, спросившей их – словно речь шла о приготовлении яблочного пирога, – сколько же времени им понадобилось на создание этой инсталляции, братья ответили: «Три года. Зато немецким солдатам понадобилось всего три часа, чтобы уничтожить пятнадцать тысяч русских военнопленных на Восточном фронте». Бывший министр культуры объяснял, что эта инсталляция ведет иронический диалог с картиной Карпаччо «Распятие и умерщвление десяти тысяч на горе Арарат» [101] , висящей в нескольких мостах отсюда, в Галерее академии. Да-да, Эктор, именно Карпаччо, как называют твои любимые ломтики говядины, сдобренной оливковым маслом и душистым уксусом; это название они получили, наверное, по аналогии с кроваво-красным цветом картин великого мастера. Я рассказал это твоей матери. В ответ она только вздохнула.

101

Витторе Карпаччо (около 1455 или 1456 – около 1526) – Итальянский живописец раннего Возрождения. Картина «Распятие и умерщвление десяти тысяч на горе Арарат» написана в 1515 г. – Прим. перев.

– Что-нибудь не так?

– С меня хватит, – сказала она.

– Понимаю… Это производит угнетающее впечатление…

Пас расхохоталась, да так громко, что братья обернулись к ней, явно обескураженные такой необычной реакцией на их шедевр. Она пошла прочь, разрезая толпу гостей. Я кинулся следом, но опоздал: меня остановили знакомые, которым я смог только криво улыбнуться и пробормотать «встретимся потом», но которые, увы, не были призраками, чтобы пройти сквозь них.

Наконец я выбрался наружу. Передо мной была знаменитая Стрелка, вонзавшаяся в лагуну, неразличимо слитую с небом. А на ее оконечности возвышался маленький мальчик гигантских размеров. Он стоял ко мне спиной. Маленький мальчик примерно двух с половиной метров ростом. Белый и гладкий, с тем особенным изгибом спины, который бывает только у детей. Зачарованный материалом, из которого была сделана эта статуя без пьедестала (ее ноги стояли прямо на каменных плитах набережной), ее гладкой фактурой, благодаря которой она блестела на солнце, я подошел ближе. Ребенок размахивал лягушкой, словно только что выхватил ее из воды лагуны. Чудовищно большой лягушкой с пупырчатой кожей – полной противоположностью гладкому телу мальчика. И эту лягушку или, скорее, жабу он хвастливо показывал городу: его полузакрытые глаза выражали жестокую гордость детишек, сознающих свою власть над беззащитным существом. У него был чуть выпуклый животик. Красивый мальчик, обезоруживающе красивый. Трудно было отвести глаза от его решительного лица, которое излучало победительную волю существа, только-только начавшего открывать для себя мир с его бескрайними возможностями.

Вокруг толпилось множество посетителей. Статуя называлась «Boy With Frog», «Мальчик с лягушкой», и была подписана неким Чарлзом Рэем [102] . За стеной черных костюмов и роскошных платьев, уподоблявших женщин прекрасным экзотическим птицам рядом с их мужьями-пингвинами (и со мной в том числе), я заметил Пас. Она сидела на самом краю стрелки, поставив рядом туфли и окунув босые ноги в воду. Я тихонько подошел, присел на корточки, положил ей руку на плечо:

102

Чарлз Рэй (р. 1953) – лос-анджелесский скульптор. Он известен своими странными и загадочными скульптурами, которые буквально завораживают зрителей провокационностью. – Прим. перев.

– Ну, что случилось?

Она ответила, даже не взглянув на меня:

– Пошли отсюда.

– Да мы только что приехали!

– Ну и оставайся, если хочешь.

Она упорно смотрела на горизонт, на яхты, стоявшие в лагуне поодаль от Таможни. Известный олигарх Абрамович как раз высаживался со своей «Riva» цвета кофе с молоком. Он был в коричневой «сахаре» [103] – совсем как Джеймс Бонд; его сопровождали пять дам, в том числе и жена, в туалетах haute couture.

103

Сахара – куртка военного покроя, которую носили британские солдаты в конце XIX в. – Прим. перев.

– Ну, что с тобой?

– Да все то же, – грустно ответила Пас.

– Все то же?

– То же, что тогда у Тарика. Меня уже тошнит от этих рассуждений об искусстве. И от этой жестокости в витринах, которую все они созерцают с разинутыми ртами, с восторженными ахами и охами…

– И ты причисляешь меня к ним?

– Ты так думаешь?

Шведский стол устроили перед церковью Санта-Мария-делла-Салюте. Пас направилась туда. Три дамы в костюмчиках от Chanel тут же бросились к ней: «Мы видели ваши пляжи. Слава богу, хоть вы прославляете жизнь!» Пас бросила на меня самый мрачный из своих взглядов. Я уже собрался увести ее отсюда, как вдруг из толпы вынырнул директор Центра Помпиду: «Сезар, я хочу познакомить тебя с Герхардом Рихтером!»

Художник оказался весьма примечательной личностью, но Пас бесследно исчезла. Вокруг меня жужжала толпа, пережевывая бесконечные сплетни о Маурицио Каттелане: «Неужели он действительно решил забросить искусство?» Одному бизнесмену, который пожелал заказать ему свой могильный памятник, Маурицио – несомненно, самый блестящий художник нашего времени – предложил камень с такой эпитафией: «Why me?»

Уже прозвучали первые отзывы о биеннале. Публика превозносила скульптуру Лориса Крео «Pavillon Gepetto» – семнадцатиметрового кашалота, отлитого по образу и подобию кита из «Моби Дика» Мелвилла и установленного возле Арсенала. Зато инсталляцию Кристиана Болтански во французском павильоне все дружно критиковали. Художник, пожизненно продавший свое творчество одному тасманскому миллиардеру, выставил фигуры новорожденных, образующие восьмерку на гигантском ротаторе; с каждым его оборотом настенное табло отсчитывало в реальном времени количество смертей в мире. Мне очень нравилась эта одержимость смертью у Болтански. Однажды он сказал мне, что искусство смехотворно, поскольку оно бессильно против нашей смерти. Он лелеял еще один проект: собрать на каком-нибудь японском островке записи сердцебиения тысяч людей. То есть тысячи звуковых портретов. Я тоже доверил свое сердце студенточке, изучавшей искусство и переодетой в медсестру. Сказав себе, что, когда я расстанусь с жизнью, ты всегда сможешь поехать в Японию, если захочешь снова услышать знакомый глухой стук, который убаюкивал тебя, когда я прижимал к своей груди твою голову и гладил твои волосы, чтобы ты поскорее заснул.

Я искал Пас, я волновался за нее. Ведь и я настаивал на ее приезде сюда, забыв о губительных последствиях, которыми это сборище грозило ее самолюбию художника. Здесь собрались самые именитые творческие личности мира. И любой, оказавшись рядом с этими звездами, мог почувствовать себя низведенным в ранг любителя. Даже Пас – при том, что комиссар биеннале выбрал из тысяч других художников именно ее для выставки, которая открывалась, ни больше ни меньше, «Тайной вечерей» Тинторетто! [104] И при том, что моя Пас действительно стоила такой чести – я угадывал это по взглядам людей, когда она проходила мимо, по их губам. Нужно было как-то справляться с ее стрессом, на карте стояло слишком многое. Я должен был позаботиться о ней, сделать ее неуязвимой. Но ее мобильник молчал. Я попытался как-то убить время, но это оно меня убило. Я знал: жизнь потеряет всякий смысл, если я не проживу ее вместе с Пас. Я пошел бродить по садам биеннале. Международная выставка уже открылась. Я увидел пляжи Пас, висевшие рядом с автопортретом Синди Шерман в костюме клоунессы и неоном Брюса Ноймана [105] , и почувствовал гордость за нее.

104

Тинторетто (настоящее имя Якопо Робусти, 1518–1594) – художник периода Высокого Возрождения, родился в Венеции и был сыном красильщика, отсюда и его прозвище Тинторетто – Маленький Красильщик. Картина «Тайная вечеря» написана около 1592 г. – Прим. перев.

105

Синди Шерман (р. 1954) – популярная современная американская художница, работающая в технике постановочных фотографий. Брюс Нойман (р. 1941) – современный американский художник, скульптор, фотограф. – Прим. перев.

Она позвонила, когда я сидел в полной прострации на скамейке в садике Санта-Маргерита.

– Я не хотела тебе мешать, – сказала она. – Мне показалось, ты так увлечен разговором со своими друзьями из музеев.

– Из музеев, которые выставляют твои работы, любовь моя. И которые тебя обожают. Перестань делать вид, будто никто тебя не любит. Это, конечно, твое право, но уж позволь мне в это не поверить. И вот что я тебе предлагаю: давай больше не ссориться. Ты же знаешь, что мне нравится в таких мероприятиях – только возможность побыть с тобой. Посмотреть на людей, которые смотрят на тебя. Вот это и доставляет мне удовольствие.

– А мне – нет. И я ушла, чтобы проветриться.

– Ну и где же ты сейчас?

– Выхожу из Сан-Джорджо Маджоре [106] .

– Тогда давай встретимся у «Вдовы».

* * *

Она заказала бокал красного вина.

– А что ты делала в Сан-Джорджо Маджоре?

– Видела Святого Георгия [107] .

– Во плоти?

Она улыбнулась и поднесла к губам бокал. Потом рассказала мне подробно, по порядку, о своей прогулке. О том, что с соборной колокольни открывается потрясающий вид на Венецию, а в самой базилике стоит жуткий холод; о дурацких железных коробках, которые заглатывают монету за монетой, чтобы осветить картины эпохи Возрождения; о своей встрече со стариком-священником, который провел ее через потайную дверь и по узенькой лестнице в зал, где выбирали папу и где сиял всеми своими красками Карпаччо – «Святой Георгий, поражающий дракона» [108] . «Представь себе кроваво-красное острие копья, жесткую позу всадника, замкнутого, как майский жук, в своем панцире, человеческие кости на земле…» Женская жестокость уже не подвергается сомнению со времен Террора, когда они дрались за лучшие места возле гильотины. Это полотно было копией, но я промолчал, не желая ее раздражать. «Да вот, посмотри!» – и она вынула свой Canon 5D, который использовала для репортажной съемки, и показала фотографии. Полотно Карпаччо, церковь со всех сторон и вдруг… «Мальчик с лягушкой», стоящий дозорным на стрелке Таможни.

106

Собор Сан-Джорджо Маджоре расположен на одноименном острове, там же, где и Таможня. Возведен между 1566 и 1610 гг. Архитектор – Андреа Палладио; после смерти мастера храм достраивал его ученик Винченцо Скамоцци. – Прим. перев.

107

Святой Георгий по-итальянски – Сан-Джорджо. – Прим. перев.

108

«Святой Георгий, поражающий дракона» (1502) – картина Витторио Карпаччо. – Прим. перев.

– А это еще что?

Пас тут же выключила камеру.

– Я вижу, ты сурова не ко всему современному искусству, – заметил я.

– Он – совсем другое дело.

– Кто «он»? Ты знаешь автора?

– Я говорю о мальчике.

– «Мальчик с лягушкой» Чарлза Рэя. Дань уважения Донателло. Диалог через века. Как братья Чэпмен и твой любимый Карпаччо.

– Замолчи, ты все опошляешь своими комментариями.

Я был задет за живое, но все же сохранил спокойствие, хотя алкоголь уже крепко ударил в голову.