Бездна
Шрифт:
– Куда вы меня везете? – снова спросил я.
Он не ответил. Мы все ехали и ехали по улицам, похожим одна на другую как две капли воды, с одинаковыми грязными домами, на которых щетинились антенны и висели портреты мучеников войны. Над нами пронесся самолет. Скоро мы оказались за пределами города. Вдали я различил аэропорт Бейрута, расположенный к югу от столицы. Мне не завязали глаза, и это тревожило еще больше. Я уже представлял себе какой-нибудь пустырь, яму…
Мы подъехали к неизвестному поселку. Машина затормозила на стоянке перед рестораном. Водитель скомандовал: «Выходите и идите вон в ту сторону!» Перегнувшись через меня, он открыл дверцу и указал на человека, стоявшего метрах в двадцати от нас; тот держал в руках камеру и тут же начал меня снимать. Я весь сжался.
– Зачем он меня снимает?
– Идите туда! – повторил водитель.
Я выбрался из машины. Ноги дрожали. Тип с камерой продолжал
– Вы напрасно отказываетесь, это обычная любезность…
– Ладно, дайте кока-колу.
В ответ он отрицательно покачал головой и – я клянусь, что говорю правду, как бы поразительно она ни звучала! – властно ответил: «Нет, вы выпьете фруктовый коктейль». Он обратился по-арабски к человеку, стоявшему у меня за спиной. В углу зазвонил телефон древней модели. Парень снял трубку, что-то произнес в нее и положил. Потом эта процедура повторялась каждые три минуты. Я знал, что в Бейруте Хезболла имеет собственную телефонную станцию, которой пользуются только ее члены. Мне принесли фруктовый коктейль. И еще раз клянусь, что говорю правду: это был огромный бокал, наполненный до краев розовато-оранжевой жидкостью, со взбитыми сливками поверху, увенчанными клубникой. Я уже ничего не соображал – где я, что делаю, что меня ждет. Судя по мигавшему на камере красному огоньку, меня продолжали снимать.
В течение этой сцены оба моих «следователя» вели себя вполне корректно. И убийственно профессионально, задавая одни и те же вопросы. Что я делаю в Бейруте? О чем книга, которую я собирался представлять? Почему я решил рассказывать о ней именно в Бейруте? Каковы мои истинные мотивы, в чем заключается моя выгода? Какую плату я за это получу? В ответ и я твердил одно и то же: никакой конкретной выгоды, кроме удовольствия обмениваться культурными ценностями. И еще любовь к Бейруту, к Ливану… Про себя я молился, чтобы они не наткнулись на интервью, взятые мной у одного генерала-христианина или у журналиста, убитого впоследствии в Ливане, прямо в своей машине. И наконец, вопрос: каково мое отношение к палестино-израильскому конфликту, что я думаю об Иране, об Америке и так далее?… А древний телефон все звонил и звонил.
Но вот красный глазок камеры погас. Дознаватели встали. Вошел третий и передал им конверт из плотной бумаги. Содержимое выложили на стол, рядом с моим бокалом «king size», который я осушил. Мои солнечные очки, часы, паспорт, мобильник… не хватало только одного. «Оставьте себе мою камеру», – сказал я, гордо надевая свои «рэй-баны». Они пожелали мне приятно провести время в Бейруте. На улице в машине меня ждал шофер. Он сидел мертвенно-бледный, бессильно привалившись к дверце, скрючившись, и с хриплыми стонами растирал грудь. Когда он повернул ключ зажигания, меня вдруг обуял ужас. Я ждал взрыва, но его не последовало.
Пока мы ехали, он не произнес ни слова. Уже стемнело. Мечеть Харири с ее голубым куполом и минаретами, похожими на ракеты, готовые взлететь к звездам, походила на дворец Шехерезады в сказочном лесу Спящей красавицы. Водитель доставил меня в отель, где я первым делом заказал себе виски.
Итак, я остался в живых, но было ясно, что напряженность в этой части света сильно возросла. Мне просто повезло. Я наконец вздохнул свободно. Единственное, что меня угнетало, это их съемка. Я чувствовал себя ограбленным, униженным. Казалось бы, пустяк, но мне было противно, что у них останется след моего пребывания здесь. Я позвонил Самиру, и он объяснил, что меня, скорее всего, приняли за израильского шпиона и им понадобилось проверить это. «Да с какой стати израильский шпион будет разъезжать по Дахие? Ведь в Израиле есть
беспилотники!»– Даже беспилотникам нужна разведка на месте. Вот они и решили, что ты со своей камерой этим занимаешься.
Н-да, Восток, и прежде сложный, становился и вовсе непостижимым. Пора было возвращаться в Европу.
Значит, после Азии настал черед Востока. Зона моих путешествий ощутимо сужалась.
Я открыл глаза. Мальчик по-прежнему стоял передо мной в своей прозрачной тюрьме, подставляя гладкие, как мрамор, ягодицы лунному свету. Я спросил у охранника:
– И когда же вы его освободите?
– Утром.
Я облегченно вздохнул, чувствуя какую-то глупую радость: значит, скоро этот своенравный малыш будет на воле. Странное дело: все произведения искусства почему-то кажутся мне драгоценными, живыми. Искусство всегда избавляло меня от жизненных тягот, от черных мыслей. Если тебе когда-нибудь станет худо, Эктор, отправляйся в музей. Может быть, в этом ты похож на меня. И тогда ты почувствуешь себя там как дома. Картины и скульптуры многое скажут твоей душе, твоему сердцу. Богиня, золотой дождь, языческий бог, славящий изобилие… Библейские женщины с белоснежными грудями, мадонны на золотом фоне, лестницы, ведущие в небо, ангелы, проникающие сквозь тюремные решетки, свет, льющийся сверху… Рыбы, купания, венки… Красота.
Теперь ты знаешь, почему я дал себе клятву не покидать Европу, почему решил никогда больше не проходить через рамки любого аэропорта, ведущего за пределы одной из последних свободных частей света. И знаешь, почему я все-таки стою здесь, в аэропорту, проклиная твою мать, которая заставила меня изменить свое решение. И сделать тебя сиротой – если со мной что-то случится.
Ты мог бы возразить, что это недопустимо, недостойно – замалчивать красоту дальних стран, не уступающую красоте Европы.
И это правда. Мало есть на свете такого, что могло бы сравниться с туманной дымкой, пронизанной солнечными лучами, над затерянным городом Мраук-У в Бирме, в штате Аракан [120] . Или с тончайшей паутинкой, вытатуированной на лицах девушек народа чин [121] .
Я мог бы также рассказать тебе, что одно из самых изысканных купаний в мире – это купание в теплых источниках Абу Шуруф, в сердце оазиса Сива, на границе Ливии, там, где жрецы бога Амона предсказали Александру Македонскому, что ему суждено стать правителем Египта [122] .
120
Штат Аракан (Ракхин) – национальная область на юго-западе Бирмы. В 1430 г. араканские правители основали новую столицу Мраук-У в горах, постоянно окутанных облаками. По свидетельствам путешественников, в XV–XVII вв. Мраук-У была одной из немногих гаваней на восточном побережье Бенгальского залива. – Прим. перев.
121
Женщины народа чин покрывают лица татуировками. По легенде, в старину местные красавицы таким образом пытались избежать пленения воинственными бирманцами. Традиция сохранилась до сих пор. – Прим. перев.
122
Оазис Сива в древности получил мировую известность как местопребывание оракула египетского бога Амона. По данным египтологов, храм Амона был сооружен примерно в 1385 г. до н. э. Как единодушно сообщают античные историки, в 331 г. до н. э. в Сиву прибыл Александр Македонский с большим обозом. Знаменитый завоеватель находился тогда на вершине славы, и целью его приезда было вопросить оракула о своем будущем. Благоприятный прогноз обеспечил хитрым служителям храма богатое вознаграждение. Они приветствовали молодого полководца как «сына Амона», чем снискали полное расположение высокого гостя. – Прим. перев.
Но затем я добавил бы, мой мальчик, что для этого придется очень много часов лететь самолетом, рискуя разбиться в пути.
И придется ездить в автобусах, которые водят люди с красными от бетеля ртами и мутными от наркотиков глазами.
И для этого придется сначала насмотреться на нищету и уродство – на красные глинистые дороги, растрескавшиеся под солнцем; на деревни с лачугами из толя и камней; на их обитателей – бедолаг, придавленных безысходной нищетой; на их детей, копающихся в мусорных кучах, играющих дырявыми покрышками и ржавыми железяками, а то и осколками разорвавшихся бомб. А главное, ты увидишь собак. Тощих, блохастых, хромых, свирепых, похожих на гиен.