Бежала по полю девчонка
Шрифт:
Что во мне добро со злом сошлись.
Я жила, сама с собою споря,
Словно чувствуя твой чистый строгий взгляд,
Знала я и радости, и горе,
А теперь вот близок мой закат.
И душа моя порой мятётся:
Господи! Прости за всё меня!
Знаю, девонька, как жизнь твоя соткётся,
Потому что ты – ведь это я!
Человеческая жизнь – это даже совсем не малая планета. Это – космос. В ней много чего заложено, но реализуется у всех по-разному.
И кому-то нужно было, что я взяла и родилась? То есть вошла в большой мир, в котором уже обитает и живёт множество других людских существ, и моя дальнейшая судьба пересечётся со многими судьбами других.
Схема любой жизни в чём-то перекликается с макрокосмосом Вселенной. Сгусток праматерии. Большой взрыв. Рождение Вселенной. Её расширение.
И вот – Я. Вначале – зародыш, поселившийся в женской матке. Болтаюсь там, привязанная к матке пуповиной и через пуповину получающая от мамы всё необходимое для роста и поддержания жизни. Но все мои пращуры-предки своими генами уже живут во мне и предопределяют моё дальнейшее развитие.
Вначале я не похожа на человеческую особь. Головастик. Хорда вместо позвоночника. Жуть!
Серия превращений – и я готова к выходу в большой мир. Уже не зарождаюсь, а рождаюсь. Шок и стресс. И мой крик. То ли боль, то ли ужас. А-а-а! Куда это меня вынесло? Но мои лёгкие расправляются, я делаю вдох. И начинаю жить по-новому. Правда, не осознаю этого. Живу ощущениями.
Тепло. Сыта. Мне хорошо: сплю.
Холодно. Проголодалась. Мучают газы в животе. Плачу: дескать, эй, помогите мне!
Моя мама берёт меня на руки, я впиваюсь в сосок её груди. Чмокаю. Успокаиваюсь. Мне опять хорошо и спокойно.
И я – ужасная эгоистка. Мне нет дела до других. Мне надо, чтобы только мне было хорошо. Мой мир вначале ограничен кроваткой, материнскими руками. Смотрю на мир, как правило, снизу вверх. Говорят, в первые дни после рождения зрение у младенцев вообще перевёрнуто. И поскольку голова моя ещё не держится прочно на шее, я и не пытаюсь что-то видеть. Сейчас это не главное. Главное: есть, спать, какать и писать. Расти.
И я расту. По мере моего роста мир начинает мало-помалу раскрываться и расширяться. А я превращаюсь в неутомимую исследовательницу всего, что попадает в поле моего зрения. Мне интересно трогать разные предметы и тянуть их в рот, чтобы ощутить их вкус. Если нет подходящего предмета, годятся пальцы руки. Спустя какое-то время делаю открытие: можно и собственную ногу подтянуть ко рту и сосать пальцы на ноге.
Однако лежать и сосать пальцы становится уже скучным занятием. Я пытаюсь перевернуться на живот. Удаётся. Потом начинаю ползать. Пытаюсь встать на ноги. Надо же! Удаётся! Мама меня придерживает, и я прыгаю, как на пружинках. Развиваю мышцы ног.
И вот я пошла. Превратилась в человечка прямоходящего. О, какие возможности открываются для познания мира! Этот исследовательский интерес порою по недосмотру взрослых может обернуться бедой. Однажды, двухлетняя, я перевесилась через подоконник и чуть не выпала со второго этажа непряхинского дома. Чуть не выпала, потому что зацепилась платьем за большой гвоздь и повисла вниз головой.
Мои братцы, один трёхлетний, другой пятилетний, игравшие поблизости, схватили меня за подол и за ноги и не дали выпасть. Дружным криком они привлекли внимание мамы, которая вышла на кухню. Я была спасена.Мои братцы осознанно совершили подвиг. Они не были уже такими эгоистами, как я.
А когда я родилась и меня принесли из роддома, они поначалу встретили меня отнюдь не дружелюбно. Трёхлетний Герка заметил между мной и собой всего лишь одно отличие, но очень существенное на его взгляд. Он критически глянул на меня, голенькую, и спросил у бабушки:
– А почему у неё нет письки?
Бабушка моя, простецкая по натуре, пошутила:
– Она же в больнице родилась. Вот дохтур ей и отрезал петуха-то!
Герка был потрясён и проникся ко мне сочувствием: как же я буду писать?
Ну а братец Женька ещё совсем маленький, всего на год с небольшим старше меня. Он спал в младенческой люльке, и теперь его удалили из неё, а на его место положили меня. Это его возмутило: посягательство на его территорию! Рёв и протест. И когда мама взяла меня и положила на свою кровать, чтобы перепеленать, Женька, затаивший мстительное чувство, схватил за край пелёнку и попытался сбросить меня на пол. Кстати, нечто подобное он тоже испытал от своего старшего братца. Мама купала Женьку в корытце, а Герка от обиды, что купают не его, запустил в Женьку мокрой пелёнкой.
Я – младшая. Со мной много хлопот. Когда мне было около трёх месяцев (апрель 1940 года), наше семейство переехало в небольшую шахтёрскую деревню Даниловка в северной части Казахстана. На это у моего отца были свои резоны. Но в дороге я простудилась и по приезде чуть не умерла. Двустороннее воспаление лёгких, осложнённое плевритом.
Отец нашёл попутную лошадь с телегою, уговорил возчика и отправил меня с мамой в больницу за два километра от Даниловки. Сам ушёл на работу в ночную смену.
Мама привезла меня в больницу почти бездыханной: я была синяя и хрипела. Врач не принял меня, сказал: помочь ничем не смогут, ребёнок не выживет, он уже в агонии. Мама в прострации, не знала, что делать. Какая-то женщина довела её до аптеки.
Дальше вспоминал отец. Он пришёл с ночной смены, лёг отоспаться. Вскоре его разбудила бабушка, которой сообщил кто-то из приехавших в Даниловку, что я умерла.
– Вставай, Андрей! – трясла она сына. – Люся умерла, надо ехать за ней и матерью. Сказали, она в аптеке ждёт.
Отец вскочил, бестолково стал одеваться, не соображая, что просовывает ноги в рукава рубашки. Потом оделся кое-как, выскочил в сени и разрыдался. Корил себя: я повинен в этой смерти со своим переездом!
Бабушка лучше владела своими эмоциями, в своей жизни ей довелось не раз хоронить своих и чужих деток. Она прикрикнула на сына, отец выбежал из избы. Что делать? Где искать лошадь? И он побежал в райцентр и не помнит, как всю дорогу он не шёл, а бежал.
Нашёл маму и меня в одной из квартир, и я была ещё живая. Отец выпросил лошадь у местного начальства. Гнал, нахлёстывая лошадь кнутом. В голове сверлила мысль: «Я не могу допустить этой смерти!»