Безмолвная. Книга вторая

* * *

Я снова стою на окружённой густым лесом поляне, по щиколотку в воде. На этот раз, я обнимаю девушку, которую, помню, зовут — Юта, а та прижимается ко мне. Наконец, она отстраняется, и я замечаю слёзы в её глазах.

— Беги, сестра, я попробую задержать его, — произносит она полным тревоги голосом, а её руки подталкивают меня в нужную сторону. Но Альмона, не спешит следовать совету.

— Ютурна, ты не сможешь найти для него нужный танец — он сын Юпитера. Это никому из нас не под силу.

— Я знаю, но я постараюсь. Пусть ненадолго, но это отвлечёт его, а ты успеешь скрыться в срединном мире. Там ему будет значительно труднее достать тебя.

— Там я забуду тебя, и мы больше никогда не встретимся, — произносят мои губы, а ладони накрывают предплечья девушки. Юта, снова толкает сестру и пятится назад.

— Я найду тебя, обещаю. Мы обязательно встретимся!

Конец пятнадцатой главы.

Глава 16

Сеул, дни с семнадцатого по двадцатое апреля

Ставшая такой привычной невыносимая боль понемногу отпускает, и мир вокруг начинает собираться воедино. Сначала расплывчатые образы обретают чёткость и принимают знакомые очертания. Затем они насыщаются красками, оживляя однотонную картинку. Следом за цветом возвращаются слух и запахи. Последним проясняется сознание, освобождаясь от тумана, застилающего мозг. А с ним возвращаются неприятные воспоминания.

Очень сильно тянет всё забыть, но, увы. Само нападение и последующие затем часы, проведённые на операционном столе, ещё долго будут приходить мне в кошмарах. В этом я уверен. А ещё я уверен в том, что Лире всю оставшуюся жизнь придётся носить штаны. Вряд ли те идеально прямые ноги, что так меня радовали, останутся таковыми после случившегося. Ну и шрамы, разумеется, останутся.

С танцами придётся распрощаться. Года на два минимум, если не насовсем. И это ещё больнее осознавать, чем закрытую одежду в своём гардеробе — к последней я уже привык. Суставы теперь придётся долго и кропотливо разрабатывать, чтобы придать им прежнюю подвижность, и не факт, что она вернётся в полном объёме. А как Лира двигалась! Сможет ли она хотя бы приблизиться к этому уровню, когда врачи разрешат максимальные нагрузки, или превратится в неуклюжего слона, не способного на простейшие «па»?

Эти невесёлые мысли вгоняют меня в апатию, и возросший уровень кортизола в крови смывает хрупкую стену из болеутоляющих. Хорошо, что в палате имеются приборы, регистрирующие состояние пациента. Прибежавшей на их шум медсестре приходится увеличить дозировку лекарства, и меня отпускает. Частично. Всё-таки это вам не морфий, гарантированно превращающий практически любого страдальца в живчика.

К вечеру я самостоятельно уминаю поднос с совершенно пресной едой, с помощью медсестры осваиваю оба туалетных инструмента, даю себя умыть и, избавившись от позабытых линз, кои пробыли в моих глазах почти три дня — благо, те — многодневки — благополучно засыпаю. Без сновидений.

Веселье начинается на следующее утро с визита доктора, оперировавшего Лиру.

— Аньон хасейо, ЁнМи-ян! Я — Сун ЧуМан, твой лечащий врач. Как ты себя чувствуешь? — приветливо улыбаясь, здоровается он с порога. Дядька уже представлялся, я это помню, но, видимо, он считает своим долгом напомнить о себе очнувшейся пациентке. Похвально. В ответ показываю мужику большой палец — «Все отлично!». Не совсем соответствует истине, конечно: боль всё ещё преследует меня, но она терпима. ЧуМан хмурится, подходит вплотную. Осматривает обе ноги, безобразно распухшие и сменившие цвет на пятнистый фиолетово-жёлтый.

— Сильно болит? Не стесняйся, говори… Что с твоими глазами? — добавляет он, подняв голову и разглядев их необычный цвет.

В ответ на оба вопроса снова поднимаю палец вверх, для убедительности добавив улыбку. Возникает неловкая пауза, в течение которой к обоим приходит осознание…

«Да он не в курсе, что Лира немая!» — доходит до меня причина замешательства доктора.

— Ты не говоришь… — удивлённо произносит ЧуМан почти одновременно с моей догадкой, скорее констатируя факт.

Киваю.

— Позволь, я посмотрю.

Он отходит к стеллажу возле стены, достаёт оттуда пару латексных перчаток и медицинский металлический шпатель, возвращается обратно. Затем извлекает из кармана халата миниатюрный фонарик, просит открыть рот. — Давно у тебя эта немота? — спрашивает, закончив осмотр.

Ещё один кивок. Для наглядности пальцем рисую в воздухе горизонтальную восьмёрку: «Всегда».

— Удивительно… Я оставлю тебя, ЁнМи-ян. Ближе к обеду тебя переведут в обычную палату, и ты сможешь принимать посетителей. Поправляйся!

Сун ЧуМан выходит из палаты, идёт в сторону медсестринского пункта, где и тормозит. Ему становится дурно.

«Пресвятая ГуаньИнь, бедная девочка!» — взывает ЧуМан к небесам, осознав, что ЁнМи пришлось пережить. Там, в операционной, она не проронила ни звука, а ведь стоило догадаться, что это мог быть не результат качественной анестезии. Одним лишь контролем сердечных ритмов не узнаешь, что чувствует пациент, а она молчала до момента, пока её организм не начал сбоить от шока.

Проводив доктора взглядом, остаюсь в палате один и в полной растерянности.

«Неужели ЁЛин не сказала ему? Наверняка должна была приехать, как только ей сообщили… Если сообщили. Никому неизвестная девчонка, у которой из документов только „ай-ди кард“ с левой пропиской, попадает в больницу. Где искать концы? В телефоне копаться — так он заблокирован пин-кодом. По идее, ЁЛин должна была поднять панику, как только обнаружила мою пропажу. Вопрос: обнаружила ли? На работу она уходит позже меня, а вечером я слишком поздно прихожу, когда она уже спит. И чаще всего моя онни пьяная. Как тут поймёшь, что происходит? Надеяться, что бармен из клуба — будь он трижды неладен — через ЁнИль оповестит онни о беде тоже глупо. Может, он и не знает о том, что случилось на заднем дворе их заведения. А если полиция нагрянула к ним в гости, то подавно будет молчать, если только его не сдаст руководство. Но и тут он может отмазаться, сказав, что ЁнМи его знакомая, без уточнений — откуда. Кстати, что-то не торопятся блюстители порядка меня навещать. Ждут, пока перееду? И что им говорить, когда пожалуют? Я ведь нифига не видел. Ни лиц нападавших, ни их количества. Только голоса, похожие на те, что принадлежали танцовщицам. Но это вряд ли можно считать неоспоримой уликой. Любой грамотный адвокат опровергнет мои слова, если покажу пальцем на тех девчонок. Остаётся надеяться на записи с камер, адекватность руководства клуба и профессионализм местной полиции. Хотя насчёт предпоследнего — это я погорячился. Какая может быть адекватность, если после первого же выступления администратор предлагает продвижение по карьерной лестнице через постель, а бешеные суки набрасываются из-за увольнения одной из них и ломают ноги. Могли бы отделаться угрозами, а не подписывать себе уголовную статью. Или здесь так принято? С чего вдруг такая агрессивность? Выступил я отлично — бесспорно. Правда, танец — так себе. Будь моя воля, ни за что бы не согласился его повторить на публике: механические движения и полное отсутствие сочетания элементов. Одним словом — шлак!»

Мыслительный процесс прерывают две медсестры, явившиеся переселить пациентку в новые хоромы. Они ловко перекладывают Лирину тушку на каталку и отправляются с ней в недолгое путешествие. По дороге замечаю удивлённые видом фиолетовых глаз взгляды персонала. Что тут скажешь… «Сюрприз!». Мои сопровождающие, кстати, войдя в палату, тоже слегка офонарели от такого зрелища. Но работа есть работа.

Новые пенаты не менее просторны, чем предыдущие, только в них ещё и отсутствуют медицинские шкафы, стеллажи да многочисленные приборы, являющиеся неотъемлемой составляющей палаты интенсивной терапии. И эти хоромы рассчитаны на одного меня! Тут и телек с игровой приставкой, и вид из окна на парк, и кондиционер… и даже собственная уборная. Не хватает холодильника с запасом съестного и возможности запереться изнутри. Но и так более чем хорошо, особенно если вспомнить шестиместную палату со скрипучими кроватями и обшарпанными стенами в «Мариинке», где из удобств лишь радиорозетка. Как-то в молодости, в прошлой жизни, довелось мне в той больничке на Литейном проспекте поваляться. То ещё удовольствие… Но там, во всяком случае, я мог передвигаться. А как здесь быть? Захочешь в туалет — зови медсестру: благо кнопка соответствующая имеется. А если прогуляться? В кресло-каталку садиться? Наверное. Мои ноги в стальных стабилизирующих клетях сейчас даже автографами не испишешь — гипса-то нет.