Беззаветные охотники
Шрифт:
Правильная осада Ахульго началась.
Коста. Лондон, 30 мая 1839 года.
Белл занимал меблированные комнаты на границе Уайтчепела, одного из самых плохих районов столицы. Царство перенаселенных трущоб, где не стихал плач голодных детей и шум драк из-за куска хлеба. Ночлежки, превращенные в бордели, и приходские работные дома, где трудились за еду тысячи несчастных, позабывших о самоуважении. Зловонные гигантские мусорные кучи и озера из фекалий.
Люди в лондонских трущобах не жили, а выживали. Ночная столица принадлежала им. Навстречу нам в вечерних сумерках двигался поток тех, кто направлялся в Вест-Энд в надежде чем-то поживиться. Украсть, выклянчить или сдохнуть от голода на ступеньках отеля, где цена обеда начиналась от пяти фунтов. Ночной и дневной Лондон был двумя городами — городом мистера Хайда и городом доктора Джекилла. Дневной — городом света, баснословных денег, банкетов, концертов и утонченных нарядов. Ночной — городом убийц, насильников, попрошаек, проституток и прочего отребья. Ночной Лондон был не изнанкой, а порождением дневного: доктор Джекилл создал мистера Хайда без всякой микстуры. В погоне за наживой уточненный английский джентльмен был готов превратить в трущобы не только Ист-Энд, но и весь мир.
Именно мистером Хайдом я чувствовал себя — с мыслями об убийстве в голове и облаченный в обноски и уродливую шляпу, скрывающую лицо. Мы приобрели подходящие случаю наряды в магазине секонд-хенда у еврея Мозеса — вельветовые брюки, жилеты и котелки. В такой одежде выпускали из тюрьмы заключенных — в обманчиво честном виде, который никого не вводил в заблуждение насчет рода деятельности подобных типов. Полицейские провожали нас настороженным взглядом, прохожие шарахались в сторону. Бахадур веселился, но честно тащил мешок с нашим приличным цивильным прикидом.
Нужная улица внезапно обрывалась темным проходом. Он вел к мрачному дому без приличного фасада. Унылая лестница, лишенная мало-мальски приятных глазу финтифлюшек, перечерчивала его, словно клеймо на лице преступника. Грязные плиты двора имели подобие дорожки, прошарканной в вековых наслоениях осадков лондонского смога ботинками жильцов, ежедневно отправляющихся в город за хлебом насущным.
Я не сомневался, что мы прибыли по адресу. Но на всякий случай решил уточнить у оборванца, который сидел на крыльце более приличного здания у самого прохода и чиркал бездумно спичками о ступени. Ни дать ни взять, апостол Петр у входа в Чистилище.
— Дом номер восемь? — я указал рукой на предполагаемое обиталище Белла.
Оборванец вяло кивнул, лишь скользнув мутными глазами без зрачков по моему лицу. Сразу отвернулся, потеряв всякий интерес.
Мы вступили на дорожку, серевшую в полутьме одинокого фонаря. Ноздри забивал запах гари от топившихся угольных каминов — наверное, спасительный, ибо не будь его, мы бы задыхались от вони помойных куч, «украшавших» окрестности. Пересекли двор. Железная, повидавшая Большой пожар лестница, загрохотала над нашей головой. По ней спускался юнец со смазливым, но порочным лицом. Столкнувшись с нами на повороте, он скорчил жалостливую кокетливую гримасу и тут же сбросил ее, как надоевшую личину. Уличные инстинкты безошибочно подсказали ему, что мы опасны. Он проскользнул
мимо, вжимая голову в плечи и пряча лицо.«Неужели, он идет от Белла? Еще одна растленная жертва бездушного Лондона?»
Нужная дверь.
— Зачем ты вернулся, маленький поганец? Я сполна с тобой рассчитался! — в ответ на стук раздался знакомый скрипучий голос, подтверждая мои догадки.
История повторялась. Точно так же я стучал в ночной тишине в дверь Никоса в Стамбуле. Точно также я встретил открывшего ее ударом ногой в грудь. Единственное отличие — у меня не было ханджара. Я сжимал в руке двуствольный пистолет, подарок Гудсона. Уменьшенную копию оружия, из которого Белл застрелил Цекери и Курчок-али.
От моего удара мистер заноза-в-заднице улетел внутрь комнаты, обустроенной, к моему удивлению, не без изящества. Одну стену занимал огромный шкаф в готическом стиле — гротескное подобие европейских храмов с упирающимися в потолок темными шпилями и имитацией островерхих арок на дверцах. Другую — письменный стол, заваленный рукописями. Посредине комнаты, вплотную к окну, выходящему в задний дворик, возвышалась огромная кровать с балдахином на четырех столбах и разбросанным постельным бельем.
В ее изножье уперся Белл после того, как, потеряв равновесие, шлепнулся на пол. Его голову венчал ночной колпак. На голое тело был наброшен длинный халат, из-под распахнувшейся полы которого торчали тонкие ноги в синих венах. Он хлопал ртом, как выброшенная на берег рыба, с ужасом глядя в два черных зрачка моего пистолета. Узнал меня мгновенно, несмотря на маскарад, и сразу догадался о цели моего визита. Выходит, ждал, оттого и скрывался.
Бахадур еще на лестнице обнажил свой клинок. Крепко сжимая рукоять с головой верблюда, приставил острие к горлу Белла.
— Подвизались ныне на писательской ниве? — насмешливо кивнул я на бумаги, разбросанные на письменном столе.
Я взял титульный лист. На нем изящным почерком было выведено: «Джеймс Белл. Дневник пребывания в Черкесии в 1837–1839 годах».
— Ай-яй-яй! Какая досада! Писатель ошибся с датами! Вы же сбежали на моих глазах из-под Туапсе в прошлом году, — снасмешничал я. — Придется побыть в роли строгого критика. Вы разве не в курсе? Литературные критики — безжалостные люди!
Белл закашлял. В его комнате было душно. Сальные свечи, освещавшие комнату, коптили и издавали неприятный запах. Видимо, на свечи из китового жира у Джеймса не хватало денег.
— Что вам угодно? — проскрипел он с пола, справившись с кашлем и не предпринимая попыток подняться. Его удерживал на месте клинок Бахадура.
— Отдать вам долг — это же очевидно!
— Я вам ничего не должен! — нелогично возразил Белл.
— А, по-моему, ещё как должны! Смерть двух моих друзей! Разбитое сердце девушки! Мои разрушенные планы на спасение людей!
— Это война! На войне не обходится без жертв! Вам ли не знать об этом?!
— Что вы забыли на этой войне? Зачем вмешались? Вы принесли на землю Черкесии лишь боль и страдание!
— Неправда! — взвизгнул Белл. — Борьба черкесов благородна! Всякому порядочному человеку следует ей помогать!
— Вам ли, англичанам, твердить о благородстве?! Сначала вы делали состояния, завозя в Америку рабов! Потом пришли в Индию и Китай, обрекая миллионы на страдания ради наживы. Вечные искатели барыша! Меня тошнит от вашего лицемерия.
— А вы?! Вы, русские?! Что можете дать вы народам Кавказа, вечно пьяные грязнули, бездумно выполняющие приказы своего царя?!
«Это мы-то грязнули?! Давно на улицы не выходил?!» — хотел ответить я, но сказал иное: