Библиотекарист

– Да, – сказал Боб, вспомнив, естественно, про свою мать.

– Когда я была маленькой, – продолжала Конни, – я считала, что мои мать и отец – это два существа, принадлежащие к одной касте. Но потом я заметила, что мать старится, а отец как бы почти нет. Он утверждал, что работает на Господа. И прекрасно, но он не драил господень унитаз, в то время как моя мать драила сортир для него, а теперь это делаю я. Она работала; и я работаю; а он – нет. Но если мать уработалась буквально до смерти, у моих трудов есть предел. – Она сделала глоток кофе, а потом поделилась с Бобом своим особым секретом: – Мама как-то, незадолго до смерти, рассказала мне, что у отца со здоровьем неладно.

– Неладно в каком смысле?

– У него сердце очень больное, он ходит по тонкому льду. В общем, я пришла к мысли, что подчиняться отцу – это и есть моя профессия, мой карьерный путь. Придется, наверное, поработать на него еще с год или, может, лет пять, и рано или поздно, и скорей, что не слишком поздно, но он все равно умрет. Отцу принадлежит дом, и деньги он получил от моей матери, а я получу все это после его смерти. И тогда я смогу делать, что захочу, без того, чтобы отец все портил, маяча в каждом дверном проеме.

– И чем бы ты хотела заняться?

– Всякой ерундой, Боб. Мне нравится в моей комнате. Я гуляю и работаю в саду. Люблю шить, готовить. Но еще я хочу делать все то, чего он мне не разрешает. Книги, фильмы, телевизор, путешествия, понимаешь?

Боб спросил, словно бы невзначай, входит ли в ее планы завести семью. Она пихнула его в бок.

– Ты это про детей? Что-то я не уверена.

– Разве ты не любишь детей?

– Да я ни одного ребенка не знаю.

– Возможно, тебя пугает сама идея детей.

– Да, честно сказать, наверное, так и есть. Для женщины это крупная инвестиция с ненадежной отдачей.

Она взглянула на часы.

– Я что, тебе уже надоел?

– Ой, да брось ты, – отмахнулась Конни, но как-то по-доброму.

– Разве тебе пора уходить?

– Скоро будет пора. Но давай пока еще поболтаем. Расскажи мне про библиотеку. Теперь, когда мы не в ней, я хочу узнать о ней больше.

– Библиотека и есть библиотека, – сказал Боб.

– Но почему ты там?

– Потому что хочу. Мне там нравится.

– Что именно нравится?

– Мне нравится то, что я чувствую, когда я там. Для меня это место полно смысла. Нравится, что любой может прийти и бесплатно взять нужную ему книгу. Люди несут книги домой, обращаются с ними бережно, а затем возвращают обратно, чтобы и другие могли поступить так же.

Боб рассказал, как счастлив по утрам, когда приходит в библиотеку, а там еще никого нет; как ощутима плотная тишина в застланном ковром мезонине; как шикает “тишше!”, отразившись огнями в мокрой мостовой, безлюдный автобус.

– Тебе нравится, когда ты один.

– Одиночество – это нормально.

– Разве?

– Для меня – да.

– Ты что, не любишь людей?

– Я ни одного человека не знаю.

– А что, это умно, – сказала она, кивнув.

– Мне нравится идея людей, – сказал Боб. – А тебе они нравятся?

– Вообще-то да. – Она обдумала это. – Нравятся, когда в автобусе они сидят, такие одинокие, и смотрят в окно. Нравятся, когда пересчитывают на ладошке мелочь, видя, что подъезжает автобус. Я думаю, что по большей части люди стараются изо всех сил и делают все, что могут.

Она пожала плечами, потом сказала, что все-таки ей пора, и посмотрела на Боба, и Бобу захотелось поцеловать ее, но он не знал, как к этому подступиться. Чуть подождав, она встала и направилась к дому, и Боб побрел за ней. Она подошла к входной двери, сняла с вешалки свое пальто и надела его.

– Послушай, – сказал Боб, – а давай я тебя отвезу?

– Нет, так нельзя. Впрочем, ты можешь высадить меня, не доезжая до дому, как тебе это?

– Годится, – сказал Боб и потянулся за своим пальто.

Вскоре Конни стояла на входной площадке, глядя в спину Боба, который запирал входную дверь.

– А ведь ты слегка странноват, а, Боб? – спросила она, и Боб, оборотясь к ней, ответил:

– Думаю, Конни, суть в том, что мы оба с тобой странноваты.

Как и в случае с домом, в машине Боба она хозяйственно осмотрелась, открыла и закрыла бардачок, включила и выключила радио, повращала регулятор громкости. Опустив стекло, прикрыла глаза, когда ветерок коснулся лица.

– Как приятно ехать в машине, – сказала она.

Они пересекли реку, миновали библиотеку, по случаю воскресенья закрытую. В миле от своего дома Конни как-то окостенела.

– Все, приехали.

– Но почему мне нельзя подвезти тебя прямо к дому? – спросил Боб, но Конни сурово велела:

– Немедля останови машину, Боб Комет.

Когда он не послушался, не притормозил тут же, дернула руль так, что Бобу пришлось съехать к обочине. Машина встала. Боб ухмылялся, и Конни видела, что в нем зреет какое-то озорство. Но ей было совсем не смешно, и она сказала ему:

– Ты ведь хочешь, чтобы мы снова увиделись, верно?

– Еще как верно!

– Ладно.

– Очень даже хочу.

– Что ж. Ладно. Я рада. Но тогда ты должен усвоить себе кое-что про моего отца. Это не пустяки, и он, знаешь ли, не просто какой-то там вздорный брюзга. Он одержимый фанатик, у него отрублена связь с реальностью. И если до него дойдет, что у меня что-то вроде романтических отношений, он обезумеет, озвереет, ясно? Причем “озвереет” – это как раз то слово.

– А не приходила тебе в голову мысль, что я, может, ему понравлюсь? – спросил Боб.

– Ты ему не понравишься.

– Может, сначала и не понравлюсь, но мало-помалу он увидит, что я неплохой парень, и полюбит меня вопреки всяким своим заморочкам.

– Он возненавидит тебя. Молиться будет, чтоб ты подох.

– Ну, может, одумается со временем?

– Нет, Боб. Послушай. Внимательно выслушай, что я тебе говорю. Вникни. Ты меня слушаешь?

– Да, – подтвердил Боб, глядя ей прямо в рот.

– Он ни за что не изменится до тех пор, пока у тебя есть хоть какой-то ко мне интерес. Он напрочь отрежет, отсечет тебя от нашей с ним жизни, и я не поручусь, что он не предпримет чего-нибудь экстремального, типа насилия.