Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья

Первым вскочил Илья. С ненавистью пнув чемодан с деньгами, он оглушающе громко, так, что даже птицы испуганно притихли, заорал:

– Ты, мразь, зачем девку убил?

– Не шурши, – коротко обронил Лиходей, с невероятным проворством поднявшись, готовый защищаться. Тщательно вытерев о брюки окровавленный кастет, он нагло ощерил желтые зубы: – Да если бы не я, не видать бы нам денег, как своих ушей. Тебя бы за это Ливер грохнул… Падла, – помолчав, добавил он и, не сводя настороженных глаз с Ильи, который стоял напротив, сжав пальцы в кулаки с такой силой, что побелели костяшки суставов, пренебрежительно сплюнул в траву. – Так-то вот…

«Так этот самый Горыныч и есть неуловимый главарь банды по прозвищу Ливер», – машинально отметил про себя Илья. Но той радости, которая должна была наступить от того, что он теперь лично знаком с главарем, уже не было, вдруг наступила усталость и апатия, а еще невыносимая боль в сердце от жалости и сострадания к безвинно погибшей девушке, исполнившей свой служебный долг до конца. «Вы еще за все ответите», – мысленно пообещал он, а вслух сказал другое:

– Бери чемодан… пошли.

Очевидно, в его взгляде, в выражении лица, в интонации, которой прозвучали эти слова, Лиходей заметил что-то такое, что всегда развязный и неприступный, он вдруг поостерегся прекословить, послушно поднял чемодан, и они торопливо двинулись вдоль ручья. Но хотя бандит покорно исполнил команду Ильи, все же по его поведению было видно, что Лиходей затаил злобу.

Тем временем не пострадавшая при налете девушка медленно опустилась на перроне на колени, положила окровавленную голову подруги на свои обнаженные бледные ляжки, трогательно выглядывавшие из-под задранной юбки, и безнадежно завыла в голос, горестно раскачиваясь и нежно перебирая завитки на лбу безжизненного тела. Вокруг нее стали собираться люди.

* * *

На повороте трамвай замедлил ход, Леонтий на ходу выпрыгнул из вагона. Пропустив полуторку, он перебежал дорогу и размашисто зашагал в сторону проулка, где виднелось полуразрушенное кирпичное здание бывшей суконной фабрики. Во время войны, когда немецкая авиация немилосердно бомбила город, фабрика основательно пострадала, и теперь цеха пустовали. С болью взглянув на груды битого кирпича и росшие на крошечной части уцелевшей крыши высокие заросли полыни и тоненькие гибкого ствола березки, он прошел мимо, до хруста отвернув голову.

«Долго придется нам восстанавливать страну, – с тяжелым вздохом думал Семенов. – Да еще мешают всякие преступные элементы, которые привыкли в мутной воде ловить рыбу. Жил себе хороший человек, жил… и вдруг хлоп – и нет человека. Но ничего-о, и до них доберемся, дайте время».

С пыльной жаркой улочки он свернул в глухую аллею. По заросшей травой тропинке с удовольствием прошелся между высокими могучими тополями, где стояла густая освежающая тень, а в вышине деревьев гулял верховой ветер, и вскоре вышел к старинному особняку, украшенному господскими вензелями, в котором сейчас размещался госпиталь. Напротив госпиталя в кустах шиповника и сирени прятался небольшой кирпичный дом. В стародавние времена он исполнял роль летней резиденции господ, сейчас же в нем находился городской морг.

Дверь в морг была распахнута настежь, и Семенов, не колеблясь, вошел. В нос тотчас ударило запахом хлороформа, карболки и хлорки, и еще устойчиво пахло чем-то едва уловимым, но мерзким и неприятным для восприятия, что не могла вытравить даже химия. «Так, должно быть, пахнет смерть», – неожиданно для себя сделал вывод Леонтий, который никогда не страдал брезгливостью, а тут вдруг почувствовал себя довольно неуютно, как человек, неожиданно оказавшийся в непривычной для него среде.

Он неуверенно прошел длинным мрачным коридором, который практически не освещала горевшая под потолком вполнакала тусклая, засиженная мухами лампочка, заглянул в приоткрытую дверь в конце коридора.

В небольшом помещении на кирпичном столе с неглубоким желобом посредине лицом вверх лежал посиневший труп девушки. Ее раскосмаченные русые волосы были небрежно разбросаны по столу, а тонкие худые ноги бесстыдно раздвинуты в стороны. Возле трупа суетился знакомый судмедэксперт Шамиль Янгалычев, облаченный в клеенчатый фартук зеленого цвета с мутными застарелыми потеками крови, со скальпелем в руке. Из сделанного им надреза около левого уха мучительно медленно выползала черная загустевшая кровь.

Занятый своим делами, он не сразу заметил вошедшего в зал Леонтия. И лишь когда оперативник громко с ним поздоровался, строго взглянул на него сквозь толстые запотевшие стекла очков. Приспустив с лица грязную маску, сказал:

– А-а, Семенов, здорово. Сам пожаловал, не терпится узнать причину смерти. Ну, так слушай. Орудие убийства – свинцовый кастет. Даже больше тебе скажу… кастет тот самый, которым убили сторожиху. В общем, два последних убийства никакого отношения к прошлым не имеют. По крайней мере, убийцы разные, хотя, возможно, и из одной банды.

– То, что они из одной банды, могу заверить тебя, Янгалычев, это точно, – поморщился Леонтий. – Только, если этих женщин убили из-за ограбления, то непонятно, за что убили тех людей. Как-то все тут запутанно.

Он шагнул ближе к столу, заглянул в лицо мертвой девушки. В глаза ему тотчас бросился ее заостренный нос с темными ноздрями и синие, как у утопленника, губы. Но поразило его совсем другое: в уголках ее твердо сжатых губ застыла хорошо заметная таинственная улыбка, как если бы девушка погибла не в схватке с бандитом, а при других, неожиданных и приятных обстоятельствах. Выходит, что даже смерть не смогла исказить ее красивого лица.

Леонтий растопыренной пятерней провел по своему потному от волнения лицу, буркнул:

– Такую красоту, сволочи, загубили.

Его взгляд все время невольно притягивал плоский живот еще не рожавшей девушки с темным мыском внизу аккуратной выемки округлого, как пуговка, пупка.

– Ей бы ребятишек плодить, а оно вон как… получилось.

В голову Леонтия внезапно плеснуло жаром, он побледнел, быстро отвернулся и поспешно вышел на улицу. Здесь было хоть и жарко, но воздух, настоянный на запахах разнотравья и липкой тополиной листвы, был бодрящий. Семенов сел на скамейку, принялся часто-часто дышать, чувствуя, как начинает медленно, с неохотой отпускать сердце.

Через минуту из морга вышел Шамиль, держа в одной руке граненый стакан с разведенным спиртом, в другой головку очищенного репчатого лука. Присев рядом с оперативником на скамейку, он молча протянул ему наполненный наполовину стакан. Не проронив ни слова, Семенов принял его и за два глотка опорожнил. Вернув пустой стакан судмедэксперту, он отодвинул его протянутую руку с луком, перекосился от отвращения, затем вытер мокрые губы ладонью и вновь откинулся на спинку, глядя перед собой горестными глазами.

– Я тебя понимаю, – заговорил после недолгого молчания Янгалычев, – жизнь несправедлива. Но так она устроена. Тут уж поделать ничего нельзя.

– Когда я этого гада найду, – зло проговорил Семенов, – я его собственными руками удавлю. Он у меня до суда не доживет, – твердо пообещал он, – мамой клянусь.

Они еще немного посидели, и Шамиль поднялся.

– Пошел я, – устало сказал он. – Дел еще полно… скоро одни трупы будут сниться. Ну, давай, – он вяло хлопнул Леонтия по плечу и ушел, тяжело вздыхая и сокрушенно качая породистой головой, которая вкупе с большими очками в металлической оправе придавала его сутулой фигуре дополнительную солидность.