Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья
Шрифт:
– А никто и не узнает… дорогой, – с придыханием ответила Нора и звучно сглотнула набравшуюся в рот слюну, как видно, все еще пребывая в надежде, все еще находясь во власти испытанной страсти, которая, по всему видно, никак не желала ее отпускать из своих цепких объятий. – Ну, хоть… разочек. Я никому не скажу…
Она нетерпеливо переступила с ноги на ногу, трепетно дрожа обнаженным телом, унижаясь перед Ильей, словно неразумный ребенок, когда тот канючит о том, чтобы заполучить любимую игрушку.
– Доверься мне…
– Завтра я от тебя съеду, – твердо пообещал Илья. – Больше я так не могу.
– Илюша-а-а, – умоляющим голосом почти простонала она, – ну чего тебе стоит…
В это время по двору мимо двери пробежала спущенная
– Должно быть, Шкет проснулся… по нужде вышел.
И он нарочно громко закашлял, как бы всем своим видом показывая, что ничем порочным они не занимаются, чтобы отсутствующий Шкет случайно не подумал, что они специально притаились в темном сарае.
Приняв его слова за правдивые, Нора торопливо подняла шелковую сорочку, лихорадочными движениями натянула на свои бледные телеса, потом быстро чмокнула Илью в щеку и поспешно выскользнула за дверь.
Илья с облегчением вздохнул; чувствуя, как у него вновь наливается соком низ живота, он упал на спину в сено и быстро сунул руку в трусы. Прикусив до боли нижнюю губу весь отдался во власть постыдному и запретному сладострастию.
За стенкой внезапно прокричал соседский петух, да так звонко, что Илья тотчас проснулся. Молодой кочет еще какое-то время одуряюще кричал, надрывая луженую глотку, пока его хозяйка не запустила в него камнем: из чужого двора донесся удар чего-то твердого о забор, заполошный клекот самого петуха и женский грозный окрик:
– Заткнись, паразит несчастный! Вот разорался в такую рань. Добрым людям спать не даешь! Сверну вот шею… тогда узнаешь!
Одинокая соседка лет сорока, лишившаяся разом двух детей и мужа на войне, частенько выпивала, страдая от своей неблагополучной жизни, и сегодня, наверное, тоже находилась в похмельном состоянии.
Пожалев петуха, который в скором времени мог действительно пострадать за свою беспечность, Илья поднялся, надел галифе, поочередно стоя на одной ноге, как цапля на болоте, ловко намотал портянки, натянул сапоги. Выйдя из полутемного сарая на свет, сладостно потянулся до хруста в спине, чувствуя, как ранний холодок пробирает мускулистое крепкое тело. Взглянув прижмуренными глазами на восход, где в полнеба виднелась розовая, но уже с золотистым ореолом заря, Илья направился к прикрепленному к забору железному рукомойнику.
С удовольствием плеская на себя прохладную воду, он краем глаза заметил, что из-за цветастой занавески за ним подглядывает Нора. Вспомнив вчерашнее, Илья невольно поморщился, как о давно решенном подумал: «Нет, надо переезжать. Сегодня же и займусь этим. Иначе в другой раз я не устою перед соблазном. Тогда позора не оберешься, Семенов со свету сживет. Скажет: “Что ж ты, Илюха, такой-сякой, меня подвел… Да не-ет, ты не меня подвел, ты всех нас подвел, Советскую власть подвел, весь уголовный розыск Страны Советов подвел. Подлючный ты человек, Илюха Журавлев. Знай, что после этого никакой ты больше мне не друг”».
Илья снял с ржавого гвоздя свежее полотенце, которое предусмотрительно приготовила специально для него Нора (видно, все еще надеясь на ответный шаг), и принялся яростно растирать свое тело, пока оно не порозовело. Между тем он усиленно размышлял о том, как ему следует поступить: улизнуть со двора незаметно или взять с собой Шкета, потому что собирался сегодня кровь из носу, а встретиться с Семеновым, чтобы наладить с ним связь, так неудачно оборванную пару месяцев назад. Мальчишка нужен был в качестве прикрытия, мол, Илья отсутствовал не один, а под присмотром юного бандита, что не должно было ни у кого вызвать подозрения, исключить по поводу него всякие ненужные кривотолки.
Решение пришло само собой: в эту минуту во двор вышел заспанный Шкет в одних семейных облезлых синих трусах, держа в руках алюминиевую миску с пшенной кашей,
жирно приправленной американской тушенкой, изготовленной из свинины. Он сел на пороге и принялся уминать еду, с довольным видом поглядывая на Илью.– Братуха, – невнятно пробормотал Шкет, все же не выдержав неизвестности, видя сборы Ильи, – а куда это ты собираешься?
– Квартиру хочу себе новую подыскать, – ответил Илья, надевая гимнастерку.
– А чем эта тебе не по душе?
– Храплю громко, – отшутился Илья. – Пойдешь со мной?
– Не вопрос. А на квартиру меня потом пустишь? – заинтересовался Шкет. – Ну, если найдешь?
– Там видно будет, – засмеялся Илья, а про себя подумал, что оно, может, и к лучшему: не так будет бросаться людям в глаза его одинокая жизнь. – Надо еще найти. Ну, так что?
Шкет усиленно зашуровал темной алюминиевой ложкой в миске и стал торопливо жевать, катая по-над скулами мелкие желваки, широко улыбаясь плутоватой физиономией, то и дело бросая полные благодарности взгляды на старшего товарища. Потом он с пустой миской скрылся в доме и уже через минуту вышел, нарядно одетый в бледно-зеленого цвета рубашку и широченные серые брюки, должно быть, перешитые Норой из мужских штанов, а на ногах, густо усеянных цыпками, без носков, были надеты более-менее исправные ботинки. Да и причесан он был тщательно: прилизанный вихор лежал, словно намоченный водой, даже его кепка с порванным козырьком отсутствовала.
На удивленный вопросительный взгляд Ильи Шкет с достоинством ответил:
– Мы же в город идем отдыхать, а значит, надо соответствовать. Мы же с тобой приличные люди, а не какая-то там… шантрапа.
Очевидно, так его научила говорить Нора, чтобы выглядеть в глазах Ильи благородной девушкой, а там кто знает…
Илья по-отечески приобнял юного приятеля за плечи; они вышли со двора и, не торопясь, направились по узкой улочке в сторону видневшихся вдалеке городских построек, кое-где уже восстановленных после войны руками советских людей. Занятые дружеской беседой, они не обратили внимания, что в это время с другого конца улицы к дому Норы праздной походкой, беспечно играя в правой руке янтарными четками, сворованными у какого-нибудь лопоухого церковного служителя, подходил Лиходей, чтобы передать любовнице Ливера его слова о своей встрече с ней.
Увидев вышедших со двора Илью и Шкета, Лиходей мгновенно спрятался в куст пыльной акации, замерев в самой живописной позе с приподнятой ногой. Украдкой выглядывая в просвет между бледно-зелеными листьями, он дождался, когда они отойдут подальше, затем вышел и осторожно пошел следом, стараясь держаться от них на почтительном расстоянии, чтобы случайно его не заметили.
– Пешком пойдем? – увидев подходивший трамвай, деловито спросил Шкет, задирая голову и заглядывая в глаза старшему товарищу. – Или на трамвае?
Илья взглянул на свои трофейные часы с ночной подсветкой: надо было успеть добраться до Управления НКВД по Ярославской области пораньше, чтобы застать Семенова в момент его прибытия туда.
– Прокатимся, – в тон ему отозвался Илья, ничем не выдавая своего нетерпеливого желания увидеть Леонтия. – Когда еще можно побездельничать…
Они на ходу вскочили в полупустой трамвай, сели у окна, с любопытством взирая сквозь пыльное стекло на отстраивающийся город.
Лиходей с тревогой наблюдал за их действиями и едва не взвыл от досады, когда его подопечные решили ехать на трамвае. Он заметался, не зная, как поступить, потом сообразил, что можно доехать на сцепке, быстро догнал последний вагон и, пристроившись снаружи на корточках, вцепился пальцами в выступы, рискуя свалиться на шпалы или на рельсы и насмерть убиться. А еще он переживал, что его обнаружит какой-нибудь бдительный милиционер и поднимет такой хай, что Илюха сразу поймет, для чего он здесь появился. Моля воровского бога о том, чтобы доехать без приключений, Лиходей прижался щекой к пыльному металлу и замер в неестественной позе.