Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья

– Ништяк, – с благоговением протянул он, занюхал рукавом пиджака и со стуком поставил пустую посудину на березовый чурбак. – Теперь к делу. Значитца так… – Веретено взглянул повеселевшими глазами на Илью, не сводившего с него насмешливого взгляда, – тебя старшой желает видеть… Разговор у него к тебе серьезный имеется. Собирайся.

– Что за старшой? – спросил без особого интереса Илья, старательно скрывая истинное отношение к этому персонажу, в душе крепко надеясь, что неожиданное приглашение и станет тем главным событием, когда его примут на общих основаниях в банду, а не будут использовать втемную, как обычную шестерку. – Не Лиходей ли? – хмыкнул он, чтобы позлить пьяного Веретено, вызвать его на откровенность. И не ошибся.

– Лиходей шелупонь, – сходу завелся Веретено. – Хоть он мне и кореш, но гнида, я тебе скажу, еще та… Бывает, сам готов его придушить, как паршивого кобеля. А наш старшой Иван Горыныч, – он возвысил голос, – это че-ло-век, у него лишнего слова не скажешь. Его все пацаны уважают. Железный человек.

– Про Змея Горыныча наслышан… от своей родной бабки Ефросиньи, – сказал Илья, притворяясь недалекого ума отсталым деревенским жителем. – А вот чтобы у человека такое отчество было, впервые слышу… Если это, конечно, никакая не кликуха.

– Ну почему же? – неожиданно обиделся Веретено за старшего, раскатав слюнявые губищи. – У него батюшку звали Горыня, – с почтением произнес он, даже поцокал от удовольствия языком. – Нормальное русское имя. Как… как Добрыня. – И не утерпел, чтобы не оскорбить собеседника, ухмыляясь во все свое разрумянившееся от выпитого лицо, с чувством превосходства сказал: – Да ты, Илюха, оказывается, отсталый человек.

Илья, торжествуя в душе, что ему хоть что-то удалось выведать о таинственном главаре банды отпетых урок по прозвищу Ливер, – впрочем, речь на самом деле могла идти вовсе и не о нем, – молча развел руками, мол, таким уж уродился, и ничего теперь не поделаешь.

Стоя поочередно то на одной ноге, то на другой, как цапля на болоте, Илья ловко намотал горячие от солнца портянки на босые ноги, топнул каблуками кирзовых сапог и сказал:

– Я готов.

В тот момент Шкет тоже без дела не стоял: проворно сунул босые в цыпках ноги в разношенные старенькие ботинки, накинул просторный пиджак на худое тело и лихо нахлобучил кепку по самые уши, топорщившиеся у него по бокам, словно небольшие листья лопухов.

– А ты куда? – вскинул удивленно брови Веретено.

– С вами.

– По поводу тебя, Шкет, распоряжения не было. Так что не обессудь.

Илья примирительно похлопал мальчишку по плечу, чтобы он был более осмотрителен и не вздумал по-новому учинить скандал, и они с Веретеном направились к калитке. Провожая суровым недовольным взглядом покачивающуюся спину Веретена, шагавшего с вызывающей расхлябанностью, с вывертом выбрасывая ноги в желтых штиблетах, Шкет сузил глаза до маленьких щелочек, собрал тугие, по-юношески алые губы в жесткую куриную гузку.

– Только попробуйте моего друга Илью хоть пальцем тронуть, – зло пробормотал мальчишка, решительно грозя им вслед испачканным кулаком, – не знаю, что я с вами тогда сделаю. Век воли не видать. – Ногтем большого пальца с черной от грязи окаемкой он чиркнул по верхним передним зубам. – Зуб даю!..

Поселок, выглядевший в глазах Ильи как беспорядочное скопление старых домов, полуразваленных хат, хибар и дощатых бараков, где в поисках выхода при отсутствии улиц можно напрасно плутать не один день, на самом деле оказался не таким уж сложным и запутанным, если знать тайные тропы. Веретено был местным жителем, и долго кружить им не пришлось: где дворами, где узкими кривыми улочками и переулками, где через тесный лаз в заборе, а где и через верх частокола они вскоре вышли на окраину городских улиц.

– Со мной, Илюха, никогда не пропадешь, – заносчиво сказал Веретено, как будто вывел живым Журавлева из какого-нибудь опасного лабиринта вроде того, который находился на греческом острове Крит, где жило чудовище с телом человека и головой быка по прозвищу Минотавр. – Так что мой тебе совет: держись меня, и тогда все будет у тебя в ажуре.

– Я подумаю над твоим советом, – вполне серьезно ответил Илья, справедливо рассудив, что такая дружба ему совсем не помешает, как человеку, внедряющемуся в преступное сообщество.

– А тут и думать нечего, – ухмыльнулся Веретено, возомнив о себе неизвестно что. – Не прогадай.

Он на ходу вынул их кармана пиджака пачку «Беломора». Красуясь перед Ильей, умелым приемчиком, должно быть, чтобы поразить его своей ловкостью, выбил выпуклым ногтем большого пальца одну папиросу; на лету поймал мундштук зубами, закурил. Пока он рисовался, из-за двухэтажного с отвалившейся штукатуркой дома, когда-то давно выкрашенного ядовито-желтой краской, которая и сейчас не потускнела, выехал трамвай восьмого маршрута, погромыхивая колесными парами на стыках рельсов.

– Черт! – выругался Веретено, торопливо сделал несколько затяжек, и щелчком выкинул недокуренную папиросу. – Айда!

Они прибавили шаг, а потом и вовсе перешли на бег, как будто соревновались между собой на скорость. Трамвай, не останавливаясь, проехал мимо, словно в насмешку, пронзительно прозвенев дребезжащим звонком, и им пришлось запрыгивать в него на ходу.

– Жить надоело? – через весь салон язвительно поинтересовалась знакомая Леонтия Семенова кондукторша, которая работала и в этот день. Широко расставив ноги в ботах, чтобы не упасть от неровного движения трамвая, она решительно направилась в их сторону. – Раз уж целы остались, – громко оповестила женщина, – попрошу оплатить проезд!

– Ты че, дура, – привычно осклабился Веретено, донельзя злой оттого, что пришлось выкинуть почти целую папиросу, – рамсы попутала?

– Я нахожусь при исполнении и попрошу меня не оскорблять, – грозно проговорила кондукторша, и с настойчивой маниакальностью протянула раскрытую ладонь. – Озолоти тете ручку… раз ты такой умный.

– Ну ты и упертая, – удивился Веретено, никак не ожидавший, что женщина окажется настолько верна своей профессии. Видя, что она не собирается идти у него на поводу и протянутую ладонь не убирает, урка злобно сверкнул на нее глазами, зловеще пробормотал: – Цыц, курица, а не то… – не договорив, Веретено резко сунул руку во внутренний карман, где у него находился выкидной нож, устрашающе процедил: – Чичас так распишу твою физиономию лезвием, что родная мать не узнает.

Кондукторша испуганно отшатнулась, вытаращила от страха глаза. Неизвестно, как бы она повела себя дальше, если бы в это время трамвай не остановился у центрального рынка.

– Разрешите откланяться? – с иезуитской ухмылкой произнес Веретено и, сорвав с головы кепку, махнул ею.

Женщина, не ожидавшая от бандита столь любезного жеста, шарахнулась в сторону так, что едва сумела устоять на ногах. Веретено скабрезно захохотал и не спеша сошел на асфальт. Намеренно остановившись против дверей, не давая войти новым пассажирам, он запрокинул лицо, с прищуром глядя на солнце, мирно источавшее живительные лучи на грешную землю.