Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья

Балансировать между забытьем и явью пришлось довольно долго. Когда он выспался и окончательно пришел в себя, Иштван с беспощадной уверенностью сказал:

— Рана на твоей спине меня больше не беспокоит, скоро ты о ней забудешь. А с раздробленной ступней придется расстаться…

Фишер был категорически против ампутации и не соглашался даже тогда, когда доктор, сомкнув над переносицей кустистые брови, стращал летальным исходом. Впрочем, сопротивление длилось ровно до того момента, пока плоть не начала чернеть. Вспыхнувший жар снова лишил Франца сознания, и старик Иштван, не теряя ни минуты, приступил к операции…

— Was hast du getan Arschloch?! [82] — простонал немец, придя в сознание на следующий день.

— Не следует ругаться, — ответил старик, поставив перед пациентом завтрак. — Ты лишился ступни, но жизни твоей отныне ничего не угрожает.

Франц был взбешен и раздавлен. Он ничего не ответил доктору. Молчал и отказывался от пищи ровно сутки. Потом, когда Иштван появился в сарае, схватил его за руку:

— Где мой «Хорьх»?

— Не знаю, — качнул тот седой головой. — Уволок его кто-то из леса. Вчера прогулялся с ружьишком до того места. Все вокруг истоптано, видны следы тяжелого грузовика.

82

Что ты наделал, идиот?! (нем.)

Это известие окончательно добило Франца.

— Что ж мне теперь делать? — тихо спросил он. Слезы душили его. — Без ноги… Без машины… Без будущего…

Правая ладонь его рывками двинулась по верстаку. Иштван догадался, что он ищет свой пистолет. И поспешил успокоить:

— Раз уж я вытащил тебя с того света, то помогу устроиться и на этом. Только поговорим на эту тему позже, когда ты наберешься сил и будешь готов покинуть мой дом…

Ждать пришлось довольно долго. Боль уходила из ноги нехотя, раны подживали медленно. Иштван дважды в день менял повязки, придирчиво осматривал швы, смазывал их чем-то. Над имением Геры все чаще пролетали самолеты; с востока, с юга, а иной раз и с севера доносились отголоски канонады.

В ночь на 6 марта немецкие войска начали наступление — об этом торжественно твердили все венгерские радиостанции. Несколько дней рядом с лесом и в небе над ним шли бои. Однако, понеся огромные потери, немцы прекратили наступление, и тут же 15 марта советские бомбардировщики осуществили массированный налет на промышленный район Веспрема и расположенный к юго-востоку от города военный аэродром. По завершении налета советские войска перешли в наступление. 23 марта город Веспрем был взят, и вокруг все стихло. Ни взрывов, ни стрельбы, ни самолетов.

Удивительнее всего стало то, что за восемнадцать дней жуткой мясорубки у северных берегов Балатона, возле имения Иштвана не появилось ни одного солдата — ни русского, ни немецкого, ни венгерского.

— Сегодня слушал новости, — шепотом сообщил Иштван, словно кто-то мог подслушать их разговор. — Несколько русских армий, 1-я Болгарская и 3-я Югославская армии стремительно продвигаются на северо-запад Венгрии. Немецкие и венгерские войска отступают.

Франц заметил в глазах доктора страх. Он был растерян и не знал, чего ждать от новой власти. Пока его имение и маленький городок Фельшоорш находились в нейтральной зоне — между подразделениями болгарской армии и немецкими пехотными частями, охранявшими военный аэродром, ему было спокойнее. Большой и довольно густой лес предпочитали обходить стороной и те, и другие. Теперь огромным районом, охватывающим озеро Балатон, завладели войска неприятеля. И кто знал, что за интерес приведет их в глухую чашу. Ведь рано или поздно этот интерес появится.

— Иштван, ты боишься, что тебя расстреляют за то, что приютил и выходил немца? — напрямую спросил Фишер.

— Полагаю, нас расстреляют обоих, — ответил тот и тут же сам озадачил пациента вопросом:

— Послушай, в забытьи ты говорил не только на немецком, но и на каком-то славянском языке.

Франц улыбнулся:

— Я родился и вырос в России.

— Вот как?! — вскинул брови старик. — Значит, ты в совершенстве владеешь русским языком?

— В моем родном Екатериненштадте мы свободно разговаривали на двух языках.

— Это меняет дело! Это совершенно меняет дело!. — подхватился венгр и на несколько минут исчез из мастерской.

Вернулся он с небольшим узлом из суконной шинели. Положив его рядом с Францем, он развернул шинель и показал выстиранную, выглаженную и идеально сложенную гимнастерку с погонами капитана Красной Армии. Ниже находились пилотка, галифе и начищенные хромовые сапоги.

— Откуда это у тебя? — подивился немец.

Иштван снова присел рядом.

— Как-то в середине декабря прошлого года, утром, услышал я страшную стрельбу в лесу. Тогда фронт далековато был, а стреляли метрах в пятистах к юго-западу от моего дома. Через час-полтора страх поутих, а любопытство взяло свое. Взял я собак и ружьишко, пошел прогуляться в ту сторону. Нашел небольшую поляну, усеянную трупами русских солдат. Десять их было. Вокруг поляны тоже все в крови, но тех убитых и раненых унесли. А русских попросту добили и бросили, забрав все, что при них имелось. Один лежал с погонами. Простреленная голова, пулей разбита кость ноги повыше щиколотки. Форма новенькая, чистенькая, словно вчера получил. Решил я их похоронить — не дело это, когда мертвых оставляют на растерзание диким животным. Сходил за лопатой. До вечера копал на краю поляны общую могилу; всех перенес, уложил рядком, плечом к плечу. А этот последний… жалко мне стало его форму. Снял шинель, гимнастерку. Стал стягивать сапоги, а в голенище пачка бумаг припрятана. Удостоверение личности, расчетная книжка, наградные документы, старые письма, какой-то документ по продовольствию, медицинская справка…

Старик достал из кармана тонкую пачку документов и писем, передал Фишеру.

— Посмотри. Тот офицер даже внешне похож на тебя. И роста был такого же, и сложения.

Немец к середине рассказа понял идею доктора, приободрился и изучил бумаги с явным интересом. Особенно долго и пристально он разглядывал фотографию капитана на первой странице небольшой книжицы с надписью «Удостоверение личности начальствующего состава РККА». В других документах фотографий владельца он не нашел.

— Да, сходство есть, — кивнул он. — Правда, он постарше на пару лет.

— Забери эти документы и хорошенько их изучи. Они теперь твои.

— Благодарю, Иштван. Я остался без документов, потому что побывал в русском плену. Теперь другое дело. Ты оказал мне огромную услугу.

— Поблагодаришь, когда будем прощаться.

— Когда это произойдет?

— Скоро, — ответил доктор. — Во второй половине апреля. К тому времени позабудем о морозце, о ночных холодах. Воздух будет свежий, но станет теплее. Вот тогда и тронешься в путь…

* * *

— Воздух будет свежий, но станет теплее, — повторил Фишер и вдруг приободрился. — Вентиляция! Verdammte scheisse! [83] Как же я забыл про вентиляцию?!

Он так резко вскочил со стула, что задел стоявшую у стены палку. Она упала и с грохотом покатилась по деревянному полу.

Немец подхватил ее, замер, прислушался… Нет, реакции на шум не последовало, вокруг было тихо.

Пройдя на кухню, он подвинул стул под вентиляцию. Выдернув замазанную алебастром решетку, пошарил ладонью в образовавшемся отверстии. Ничего. Только смешанная с жиром многолетняя пыль.

83

Чертово дерьмо! (нем.)

Чертыхнувшись, он отправился в туалет, затем в ванную…

В ванной комнате пальцы уперлись во что-то твердое. Сердце едва не выпрыгнуло из груди. Неужели нашел?! Но… нет. Это был кирпич, всего лишь выступающий из кладки в вентиляционное пространство кирпич.

Сплюнув, Фишер поплелся к стоящему в коридоре стулу…

* * *

Прошло несколько недель. Раны на спине и нижней конечности Фишера затянулись. Доктор сдержал слово, и 20 апреля они попрощались. Посидели за столом в хозяйском доме, выпили по рюмке крепкой палинки, перекусили.