Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья
Шрифт:
– Чего он блеет?! – вскричал неуравновешенный Павлин, дрожа дебелым телом, и от охватившего его волнения гневно затопал ногами. – Врет он все!
Левая щека Ливера нервно задергалась, он по-волчьи оскалился. Лицо его вдруг стало жестким и отталкивающим, он с отвращением поглядел на Илью, потом на Павлина.
– Сдается мне, что вы оба что-то мутите, – проговорил он веско и неожиданно для всех присутствующих распорядился: – Обоих их под замок в каменный мешок. После дела выясним, кто из них прав, а кто виноват, тогда окончательно и решим, что с ними делать… Косьма, – окликнул он бандита, подпиравшего широкой спиной стену, – не забудь их связать. А ты, Лиходей, иди, умойся, со всеми на дело пойдешь.
Подолом рубахи вытерев окровавленное лицо,
– Все нормально, Ливер. Я не в обиде, – радостно пробормотал Лиходей и, заметно покачиваясь, торопливо ушел приводить себя в порядок.
Косьма после вчерашнего, как и многие другие бандиты, тоже не переоделся по причине того, что спал на рынке, возле загона для скота прямо на земле, унавоженной сухими отходами жизнедеятельности домашних животных, поскольку так и не сумел добраться до дома. Сопнув носищем, он с готовностью шагнул к Павлину, крепко взял его за воротник и бесцеремонно поволок к выходу, хрипло процедив сквозь зубы:
– Илюха, следуй за мной.
– А я чего? – зелебезил растрепанный Павлин, смертельно перепуганный тем, что его могут лишить жизни свои же урки, и от навалившейся вдруг на него слабости, безвольно выронил кепку. – Я ничего.
Косьма на ходу небрежно поддел кепку носком сапога, и она улетела в дальний угол.
– Ежели пригодится, потом заберешь, а коли нет, то и печалиться не следует, – неожиданно философски рассудил бандит, ни дня не учившийся в школе. – Зачем она мертвому?
Ноги у Павлина подломились, он обмяк окончательно и дальше тащился по цементному полу, как мешок с дерьмом, так что даже Илья, чья жизнь уж точно висела на волоске, сжалился и подхватил его с другой стороны под руку.
– Добрый ты, Илюха, – прогудел неодобрительно Косьма. – Это нехорошо.
Каменным мешком называлась крошечная комната размером два на два, окна в которой отсутствовали, и здесь было темно, хоть выколи глаза. К тому же стоял леденящий холод, шедший от бетонного пола и влажных стен. В противоположных углах из стены торчали металлические ржавые кольца, к которым были привязаны толстые витые веревки.
Приглядевшись в бледном свете фонаря к полу, Илья разглядел коричневые потеки, очевидно, оставшиеся от высохшей крови. «Комната для пыток, – мелькнула нерадостная мысль; он тяжко вздохнул и с любопытством огляделся, ворочая головой по сторонам, уже думая о том, как можно отсюда выбраться. Но чем больше он приглядывался, тем безнадежнее становилось на душе. – Вляпался, как кур в ощип, – подумал с досадой Илья. – Если и погибну, так даже будет лучше, не стыдно будет глядеть в глаза товарищам, Семенову… что сорвал операцию».
– Располагайтесь, – прогундел Косьма, указав своей лапищей вначале в один угол, потом во второй. Когда связывал руки Журавлеву (совесть, должно быть, все-таки его мучила), он стал виновато оправдываться: – Ты, Илюха, не серчай… Хоть ты и спас меня тады в воде… за это тебе низкий мой поклон, да и зла я тебе не желаю. Но ежели ты и в самом деле стукачком окажешься, не обессудь, сам жизни тебя решу и не поморщусь. Мне, Илюха, в тюрьму никак нельзя, у меня баба на сносях… А она ишо молодая, как же я ее оставлю одну. Не-ет, мне в Магадан не с руки. Так что извиняй.
– Да если бы я был стукачом, – не сразу отозвался Илья и невесело хмыкнул, – то я бы тебя тогда спасать ни за что бы не стал. Потонул ты, и черт с тобой.
– Это, конечно, ты гуторишь верно, – легко согласился Косьма. – Но только тогда я поверю в твою святость, когда Ливер разберется досконально в этом темном и запутанном деле. Он человек с рассудком, зря на тебя наговаривать не будет.
– Кому вы поверили? – вдруг подал стонущий голос Павлин. – Легавому?
Косьма мельком сердито взглянул на него и без замаха стукнул кулаком по затылку. Рука у бандита была твердая, вор тотчас снова обмяк, и теперь, видно, надолго.
– Веревки я стягивать сильно не
буду, – продолжал бухтеть Косьма, – чтобы у тебя кровь по жилам текла свободно и руки не занемели. После дела, Илюха, увидимся. А пока прощевай.– Фонарь хоть оставь, – жалобным голосом попросил Журавлев, – а то впотьмах как-то… не по себе.
С минуту поколебавшись, Косьма отчаянно махнул рукой.
– Черт с тобой!
Он поднялся с пола, где стоял коленями на бетоне, повернулся к Ключнику, басисто проговорил:
– Оставь им лампу. В угол вон поставь, – и видя, что тот не спешит исполнять его приказ, грозно прикрикнул: – Кому говорю, проклятый горбун. Да смотри, чтобы раньше времени не сдохли, своей головой за них отвечаешь. Ливер сам любит бошки рубить.
Косьма наглядно продемонстрировал, как это будет выглядеть: ударил ребром черствой темной ладони себя по шее и высунул синий с белым налетом посередине язык. Горбун злорадно ухмыльнулся и, как видно, очень довольный таким исходом судьбы для пленников, несколько раз радостно хрюкнул. Он обвел скорчившиеся в углу фигуры Павлина и Ильи долгим немигающим взглядом, с ожесточением плюнул в их сторону и вышел следом за Косьмой.
В дверях зловеще проскрежетал ключ, наступила тишина. Было слышно, как где-то в коридоре с равномерным стуком капала сочившаяся по стенам вода.
Илья сокрушенно вздохнул, ибо надежды отсюда выбраться таяли с каждой проведенной здесь минутой. Он поелозил задом по влажной поверхности бетонного пола и, удобно привалившись спиной к стене, со связанными позади руками, замер, неотрывно глядя на слабый огонек фитиля, перед уходом заботливо подвернутого хозяйственным горбуном, чтобы не тратить зря на них много керосина.
Просто так сидеть и пялиться на огонь было все равно что смириться со своей гибелью, покорно ждать прихода смерти, своевольная душа Ильи против такого исхода взбунтовалась.
– А вот хрен вам, – процедил он сквозь стиснутые зубы. – Не бывать такому, чтобы геройский разведчик гвардии лейтенант Илья Журавлев бездумно сидел и ждал своей кончины, как какой-нибудь биндюжник. – И вдруг у него в голове мелькнула дельная мысль: – А что, если…
Он с нетерпением дождался, когда бандиты уйдут на дело, прогрохотав множеством ног в гулком коридоре (кто-то даже обнадеживающе стукнул кулаком в железную дверь), потом лег на спину на пол, вытянулся, насколько позволяли его рост и длина веревки, второй конец которой был на совесть крепко привязан к кольцу. Связанными ногами он лишь чуть коснулся фонаря и приглушенно застонал от досады. Перевернувшись на живот, парень вновь попытался достать фонарь, но уже кончиками носков своих сапог. Негнущаяся кирза, из которой были сделаны сапоги, поддавалась тяжело. После нескольких таких попыток ему удалось немного подвинуть к себе фонарь. Это обнадежило, и уже дальше Илья действовал с превеликой осторожностью, чтобы случайно не повалить злосчастный фонарь. Промучившись с ним не менее получаса, парню, наконец, удалось приблизить фонарь настолько, что он мог взять его кончиками пальцев связанных рук. Затем он со скрупулезной аккуратностью на ощупь вынул стекло и, сжав его в ладонях, раздавил. Опять-таки на ощупь нашарил позади себя большого размера осколок стекла, и принялся методично перерезать веревку, чувствуя, как из порезанных острыми краями стекла ранок течет кровь.
Веревки оказались крепки и с трудом поддавались тонкому стеклу, поэтому пришлось изрядно повозиться, меняя практически через каждую минуту крошившиеся хрупкие осколки, прежде чем веревку, в конце концов, удалось перерезать. А уж освободить ноги было лишь делом нескольких минут.
Но тут завозился, очнувшись, Павлин. Увидев, что Илья освободился от веревок, он едва все не испортил. Вначале вор-рецидивист разинул рот от удивления, а потом, когда сообразил, что оперативник запросто может с ним посчитаться за то, что он на него донес Ливеру, уже было разинул рот, чтобы позвать кого-нибудь на помощь, но Илья мигом показал ему обрывок веревки, давая понять, что придушит, если он вдруг вздумает кричать.