Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья

— Как она выглядит?

Оля, хмуря черные брови, сосредоточилась:

— Ну как вам сказать, Сергей Палыч. Такая… высокая, худая, белесая вся. Глаза такие, — поставила пальцы очками, — и как бы запавшие, глубокие. У нее передние зубы выдавались, и еще плечо у нее, вот так, — Оля перекосилась.

Ай, ай… В голове зазвенел возмущенный Сонькин голосок: «Как же, дядя Сережа, вы — да и не знаете…» Вот и тощая, и белая, и вместо глаз дырки в голове, и зубы вперед, и перекошенная. Или снова отмахнуться, мол, совпадение?

Ольга продолжала что-то лепетать, и по ней было заметно, что вроде бы снова нашли на нее колебания — то ли рассказать, то ли снова промолчать. Вот ведь, говорят, что муж и жена — одна сатана, а эти двое, Коля с Олей, и без загса уже похожи, как два боба из стручка. И ладно бы перенимали друг от друга хорошее, но ведь учатся лишь плохому. Вот и падчерица научилась замалчивать то, что не нужно. Впрочем, это частности. Сейчас не об этом.

Мысли задвоились, потекли в разные стороны, и надо было принимать решение, но какое, если одно противоречит другому? Разумная часть серого вещества требовала уняться и не устраивать бури в стакане воды в отсутствие трупов, заявлений потерпевших и прочих формальных и полуформальных поводов. Судя по всему, надо заниматься именно тем, что капитан Сорокин именует активным ожиданием. А ведь это непросто. Вторая, неразумная часть, которой тесно было в голове, стучалась в виски: что ж ты сидишь, там, может, прямо сейчас детей убивают, а ты разлепешился, чаи гоняешь, когда даже Светка Приходько кого-то рвется спасать.

Кстати, тут выяснилось, что Оля рассказывает уже какую-то новую историю, причем как раз про Светку. Акимов обрадовался: сейчас станет понятно, при чем тут Приходько-младшая и ее решительный настрой ловить да держать. Рассказываемая история, впрочем, была невнятной и заканчивалась странно:

— …И вот, если бы не Анчутка, то невесть что могло случиться.

Сергей попросил объяснить, что все это значит. Ольга обиделась:

— Вы что же, меня не слушали? Я ж вам объясняю…

И снова повторила свое повествование о том, что Светка своими руками вручила коляску с чужим ребенком совершенно незнакомой гражданке, которая сообщила нечто невнятное и даже не назвала имен, не сделала вообще ничего, что могло бы вызвать доверие к ней и к ее словам.

И в самом деле, не подоспей Анчутка вовремя — могло случиться непоправимое (Яшка — да вовремя. Вот это хохма!). Дослушав до конца, Сергей уточнил:

— Узнала она эту бабу?

— Я не спрашивала, — призналась Оля, — я ее не видела с тех пор…

— Кого не видела? Сидите так рядком, ладком.

Они не заметили, как вошла Вера Владимировна. Сергей поспешил помочь жене снять пальто и ботики. Супруга стряхнула дождинки с платка, с пышных волос, с ресниц, глянула лучистыми, теплыми карими глазами:

— А чем сегодня кормят?

Оля сорвалась с места, помчалась помогать накрывать на стол, и, пользуясь случаем, Сергей заодно и уточнил кратко, вполголоса:

— Светка догнала эту женщину?

Понятливая падчерица таким же образом ответствовала:

— Нет. Говорит, как сквозь землю провалилась. Но вы помните, что я ее видела…

В это время вошла соседка, поздоровалась, мазнула влажным взглядом — Ольга отвлеклась, чтобы усмехнуться: с тех пор как Палыч начал кулинарничать, кухня стала намного многолюднее, чем раньше, и запестрила разнообразными женскими нарядами. Ничего не поделаешь, добрососедские отношения — это святое дело, но глазки построить рукастому, непьющему и чужому мужику — дело не менее святое, хотя и не самое красивое. Но тут уж каждый сам за себя.

Однако Палыч, вежливо поприветствовав даму, вернулся к интересующему вопросу:

— А видела ты ее не раз?

Ольга, осознав, что подставилась, буркнула:

— Два точно.

— И молчала.

За то краткое время, которое они шли по коридору, Оля успела устроить короткую, но темпераментную сцену:

— Молчала, да! А что, на таком смехотворном, глупом основании вас всех дергать? Вы же первый начнете ныть: что, мол, от серьезных дел отвлекаешь?

«Ох. Вот так всегда и выходит. Чего дергать, когда еще никого не убили, а вот еще нет уверенности, и так далее», — сокрушался про себя Акимов, не забывая в нужные моменты улыбаться, предлагать своим дамам хлебушек, собственноручно натертую замазку к борщу — масло с чесноком.

«А когда поздно будет — то готова и истерика: не доглядели, не проработали. И самое плохое то, что, когда станет понятно, что дело не терпит отлагательств, поправить ничего нельзя».

Вера, дождавшись, когда Оля отлучится из комнаты, напомнила о себе:

— Я помню, мы договаривались, что ты не будешь отсутствовать за столом.

— Я тут, Верочка.

— Раз так, то где ты гуляешь? Я же вижу, ты о чем-то так напряженно думаешь, что у меня начинает голова болеть.

И, тяжело вздохнув, Акимов чистосердечно соврал:

— Ничего не случилось, моя хорошая.

— Обманываешь ведь, Сережа, — заметила жена.

Он ответил резче, чем положено:

— А даже если и так. Если все живы, здоровы, то чего переживать?

И умница Вера Владимировна заметила вроде бы в шутку:

— Смотри, как бы поздно не стало.

А ведь она права.

* * *

И снова утро, снова обычный день, только Сорокина с утра не было. Остапчук прибыл в отделение первым, где его уже поджидала тетка Анна Приходько, заявившаяся с очередной кляузой. Пришел, дыша перегаром, инженер Кубарев, Владимир Александрович, технолог с фабрики, тихий, дистрофичный алкоголик, попросил отоспаться в «клетке». Домой он возвращаться побаивался. Его супруга — хорошая женщина, но от запаха спиртяги просто зверела, и в ход шло все, от сковороды до зажженной керосинки. Иван Саныч, стремясь предотвратить бытовое убийство, позволил.

Однако тут явился Акимов, приволок с фабрики еще одного алкоголика, только с прицепом — за ним тащились две скандалящие гражданки. Там дело обстояло позаковыристее: одна, гражданка Липатова, обвиняла его в гнусном посягательстве на свою честь, а другая, Берестова, утверждала, что на самом деле это Липатова накачала «ссильника» собственным пойлом.

В свете указов об ужесточении ответственности за самогоноварение и изнасилование вырисовывалась картина смешная и гнусная одновременно. Посовещавшись, решили уложить несчастного инженера Кубарева просто в пустующем кабинете, где ничего нет, кроме пустого стола и лавки — вот на нее и пусть заваливается, прикрывшись на всякий случай дежурной шинелью (вдруг супруга объявится). Второго же алкоголика — отправить в холодную, там для здоровья и нравственности полезнее. Берестова пыталась протестовать, ссылаясь на то, что задержанному немедленно требуется медицинская помощь, а Остапчук втолковывал, что ему здоровее будет, если они обе моментально исчезнут и перестанут натягивать всем нервы поперек собственных дурных характеров.

Рабочий день шел ровно, с воодушевлением, можно даже сказать, ударно. И тут в разгар созидательного труда Акимов вдруг заявил, что ему срочно надо отлучиться, и на вопрос «Куда?» ответил:

— Да так, определиться кое с чем.

И сбежал.

«Вот это называется — перенимать ненужный опыт, — отметил сержант с философским неудовольствием, — сколько раз говорил ему: учись от меня только хорошему. Как дети, право слово».

Хотя… нет худа без добра, он давно уже собирался проверить одну версию, без официального поручения, для очистки собственной милицейской совести. Однако для того, чтобы не породить сомнений, упреков и прочей ненужной шелухи, надо дождаться, пока лейтенант сбежит окончательно, и поспеть вернуться до того, как появится капитан.

Глава 16

Поскольку «сверху» требовали проводить организационные мероприятия, то Семен Ильич, решив не оригинальничать, возобновил старую моду: проводить еженедельную планерку аккурат на тридцать пять минут. Потому у Кольки было время заниматься двумя делами одновременно: размышлять на темы, которые занимают его больше, и изображать полное внимание. Попробуй не изобрази — это все равно что заснуть в церкви. Семен Ильич обидится: он, значит, речи готовит, а подчиненные спят.