Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья

А тут, смотри-ка, и другие принялись изображать деятельность. Уже все обнесли оградой, отсекли от окружающего света кусок старого парка с остатками танцплощадки — и с кинотеатром «Родина». Оказывается, уже не функционирует целый культурный объект, а руководство райотделением — ни сном ни духом…

«Ладно, прекратили самоедство. Так, охраны не видно, собак нет, наведено лишь краской: «Посторонним — нельзя», — вот комики. Кого это остановит-то…» Сорокин, как барс вдоль решетки, прошелся туда-сюда вдоль забора, присматриваясь. Весьма скоро нашел слабое звено — доску, одну из наиболее криво прибитых. Отжав ножиком нижний гвоздь, отодвинул доску и протащил внутрь свое тело, бренное — и, увы, уже довольно обширное.

Миновав двор, вошел в кинотеатр. Да, внутри-то невесело. Раньше приходилось видеть «Родину» в более красивом виде, подсвеченную гирляндами и фонариками, в заманчивых афишах. Лишенная всего этого антуража и при дневном освещении, она выглядела скромно.

В зале зрительном царила порядочная мерзость запустения. Уже вывезли все мало-мальски ценное, сняли двери, стулья утащили, демонтировали перегородки, даже побитые молью бархатные занавеси, которыми ранее трогательно занавешивали экран, для имитации таинства приобщения к искусству, сняли.

Опустевшее помещение немедленно стало берлогой неведомых любителей выпить и закусить. Некоторые располагались с комфортом, по-хозяйски, вследствие чего по углам валялись обрывки газет, останки ватного матраса и селедок, а также бутылки — в целом и расколоченном видах. На подмостках, там, где ранее был экран, чернело старое кострище, на том месте, где ранее располагалось само полотнище, была размашисто начертана нецензурная фраза.

Капитан пошел обходить помещение снаружи — там было также ожидаемо, ничего интересного. Некогда добротная кирпичная кладка от времени и различных испытаний стала щербатой, из швов кусками вываливался раствор. Видно, кто-то когда-то попытался наковырять кирпичей для своих надобностей, но бросил это дело, ибо старые стены стояли насмерть. Разве что некогда выкрашенные в красный цвет, они вылиняли до цвета слабенького раствора марганцовки. Каким-то чудом умудрились повыбить стекла, которые были до войны с большим трудом вставлены в арчатые толстостенные окна. И даже старинные, кованые, в загадочных цветах решетки, которыми они изначально были забраны, повыпилили или просто выломали с мясом.

Сорокин обошел помещение с тылу, задрав голову, с сомнением оглядел лестницу, идущую вверх, на площадку, где ранее была звонница. Возможно, и тогда, в княжеские времена, там только собирались сложить каменную колокольню, деньги, по старинной русской традиции, «освоили» и в итоге звонили себе на деревянной, не баре, чай. Куда-то на переплавку уехали колокола, доски, из которых была сколочена и звонница, и даже маленький шатер, растащили на дрова тогда, когда по району из каждой форточки торчали уродливые суставы личных буржуек. Теперь там, наверху, не было ничего, кроме ровного пустого места, обрамленного торчащими в стороны стальными прутами — спилить их пока ни у кого не дошли руки. На такой верхотуре это и небезопасно.

Осмотр подтвердил впечатление, которое сложилось при первоначальном осмотре в темноте: и тогда, и теперь нечего там делать. А вот что насчет подвала?

Капитан подошел ко входу в нижний придел. Окно, размером не больше протокольного листа, похожее больше на амбразуру, забрано крепенькой решеткой, которая по каким-то причинам не была похищена — скорее всего, из-за малого размера никто не польстился. Арочный вход закрывала массивная дверь, укрепленная серьезными стальными полосами, на тяжелых кованых петлях. Заперта на серьезный засов и толстый, такого же рода барский замок, размером с небольшое блюдо. Сам корпус замка, покрытый коростой и ржавчиной, выглядел так, как будто его лет сто не беспокоили. Но стоило присмотреться — и стало ясно, что вокруг того края дужки, что входит в корпус замка, идет колечком полоса более светлого металла. Стало быть, открывали. И не раз, и регулярно, и даже недавно.

«Ну так и есть, твою ж мамашу», — обернув носовым платком замок, Сорокин потянул — и дужка вышла легко, точно смазанная.

Чиркнув спичкой, капитан вошел в подвал. Потянул носом — странно. С одной стороны, вроде бы пахло сыростью, с другой, огонь спички плясал. Ощущался сквозняк. Своды нависали так низко, что, казалось, вот-вот стукнешься о них головой, так что Николай Николаевич инстинктивно пригнулся. Выныривали из сумрака, точно подмигивая, выглядывали из подвальной темноты вытянутые, блинообразные, бледные лица, наведенные на стенах, вспыхивали синевой какие-то небеса обетованные, золотые ленточки вокруг голов, на длинных платьях.

Крохотный, с десяток шагов, коридор, наподобие прихожей. По правую руку тянется ветхая лавочка с ящиками, на фанерках выжжены кресты, по левую — стена и в ней арка, в глубь подвала. Оттуда тоже тянуло, но другим — вроде бы сырой угольной пылью, прелой древесиной, и пол под ногами был засыпан чем-то вроде кирпичного боя или крупного щебня.

«Что ж так холодно тут. Такой лед едкий, аж под кожу забирается».

За спиной осталась маленькая «прихожая», открылся сводчатый зал, углы которого были совершенно скрыты во мраке. Прежде чем погаснуть, огонь спички выхватил какую-то махину справа. Сорокин зажег новую спичку. Так и есть, это кочегарка у них. В углу смонтирован огромный котел, от которого расходились трубы, небольшая куча лежалого угля, поленца, сложенные в дровницу — давно, на них белые грибы пошли, какая-то ветошь старая, хлам.

«Вот откуда тянет — топка открыта, видимо, труба так хорошо выведена — такая тяга, что огонь задувает». Снова зажег спичку — и вновь она погасла, не успел закрыть ладонью. «Как бы шею в темноте не свернуть, — он зажег еще спичку, но снова как будто повеяло, и она потухла, — что за черт?» Зажег еще одну, на этот раз поставил преграду сквозняку. Тут стало ясно, что это не из котла открытого тянет, а из того коридорчика, откуда сам Сорокин только что пришел. Кто-то пробирался по нему, чуть слышно ступая.

Капитан, затаив дыхание, очень осторожно, почти бесшумно, передвинулся к стене, извлек пистолет. У того, в коридоре, было что-то вроде зажигалки или свечки, во всяком случае, у него там светлее было. Судя по всему, шел кто-то крупный, то и дело постукивая о пол, как показалось, сапогом. То есть неважно он подготовился к походу по подземелью. Это соображение Сорокина успокоило, поскольку вряд ли может быть опасен человек, елозящий, как дурак, подошвой по битому кирпичу, песку да слежавшемуся углю.

Капитан, скользнув вдоль стены, дождался, пока из арки в зал пройдет эта фигура, и взял на мушку эту темную массу:

— Ручки вверх попрошу.

«В самом деле, зажигалка. Типа американской «зиппы», ярко горит, неэкономно, скоро бензин кончится…» — не успел Сорокин додумать, как зажигалка погасла.

Теперь уже кто-то шаркал откуда-то с другой стороны, из недр подземелья, причем ни капли не таясь и имея при себе отличный фонарь, которым равномерно, умело жужжал, приближаясь.

Из невидимой ранее арки появилась еще одна фигура, пришелец деловито уточнил:

— Все в сборе? А теперь руки…

Сорокин чудом не выругался.

— Саныч, твою ж… какого?

— А мне руки можно опустить? — спросил первый хмырь голосом Акимова.

Капитан все-таки сплюнул:

— Эх, сыщики, мать вашу…

— Нашли что-нибудь, товарищ капитан? — спросил сержант Остапчук. — Я — нет.

— И я — нет.

— Я лестницу нашел, — признался Акимов.

— Тогда слазим в колодец, — решил капитан, — раз уж все тут…

Выбрались на свет, все в пыли, в паутине, как шальные коты, найденную Сергеем лестницу потащили к колодцу. Еще когда сбивали крышку, стало ясно, что это почтенное сооружение давно не трогали, такой затхлостью оттуда несло. Остапчук собрался было лезть, но Акимов самоотверженно вызвался: