Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья
Шрифт:
Во-первых, кроме курева молодежь время от времени развлекалась мерзким и поганым делом: мучила тех, кто не может дать отпор. То есть почти библейски побивали камнями бездомных. Или заваливали их в подвалах. Дмитрий мог только надеяться, что случившееся с Аленой заставит Гошу хоть о чем-то задуматься. Надежда была слабой, но как знать. В конце концов, гены что-то да значили и хоть какие-то мозги у этого парня должны были быть. Наверное. Как бы там ни было, в последнее время с охотой стало хуже – видимо, бомжи научились лучше прятаться. Естественный отбор, по Дарвину. Поэтому приходилось ограничиваться выпивкой, химкой и аморальщиной.
Во-вторых, Алена под химкой впадала в философское настроение и ее тянуло на диалоги. Компания ее не устраивала, потому что по большей части химка действовала
Поэтому, когда она быстро не вернулась, никто не встревожился, да и потом тоже. Обычное дело. Но Гоша даже через дурман мог сказать, где они курили, где потом уединялись и в какую сторону девушка убрела. Это давало точку отсчета, так что поездка уж точно прошла не зря. С этими данными можно было работать дальше.
Интерлюдия
Первое воспоминание Скульптора – как папа отвел его в Клуб моряков, где Приморский краевой театр юного зрителя ставил «Синюю птицу» Метерлинка.
Тогда он, разумеется, ничего не понял, просто смотрел, разинув рот, на причудливые платья и раскрашенные лица, вздрагивал от жестов. Как и все в зале, радовался, когда дети отдавали свою птицу… Скульптор помнил приглушенный свет, огромную шершавую ладонь отца, за которой, казалось, можно спрятаться. Помнил ощущение счастья, смешанного с неправильностью. Да, это он тоже понял гораздо позже.
Птица, бьющая крыльями в клетке. Сердце, бьющееся в груди и не выносящее света. Истина, которую нужно выпустить на волю и которую так трудно найти… Метерлинк был гением. Под слоем очевидных глупых истин про видение прекрасного вокруг, под пониманием своего места он спрятал еще более простое: люди по большей части не понимают, не видят истины ни в себе, ни в других. И тем более не готовы отдавать свою синюю птицу.
Да, тогда он еще ничего не понимал, только знал. Знал, что папа служит летчиком и поэтому его подолгу не бывает дома. Знал, что мама скучает. Что все те новые папы, которых мама порой приводила, – они не настоящие, потому что не водят в театр или в цирк. Они вообще были ночными папами и чаще всего уходили до восхода солнца, словно боялись солнечного света. А мама выходила в огород, полола, напевая что-то себе под нос. Светилась сама, как солнышко. Но почему тогда папы не боялись ее света? Тогда Скульптор не понимал, что этот свет был фальшивкой. Что в ее грудной клетке жила только пустота. Не метафора, не истина, а просто банальный орган, качающий кровь, и ничего больше.
Он не понимал, но ему было интересно. И когда один из пап предложил поиграть – он согласился. А потом начал понимать. Потом ушел из дома, от этой жуткой пустоты, пешком. Из Уссурийска во Владивосток, прямо по железнодорожным путям.
Вернулся, только когда уже все понял, – но мама к тому времени уже умерла.
Этого он ей простить так и не смог.
Глава 7
С самого утра Дмитрий крутился как белка в колесе. Нужно было делать все, сразу и еще вчера.
Во-первых, разговор с Дедом. Полковник, конечно, явно посчитал психом его самого, но добро на сомнительные эксперименты дал, посетовав, правда, что, по сути, отделение остается с полутора экспертами. Двойная работа наживкой грозила отожрать у Ольги кучу времени – а еще ведь и спать когда-то надо. А еще ведь пришлось выбить несколько человек для слежки за панками… и еще сколько-то – на охрану Ольги во «внеприманочное» время.
Во-вторых, организовать газетное дело, как авантюру с объявлением окрестил Михаил. Это значило найти сотрудницу, готовую несколько часов каждый день сидеть на телефоне и стенографировать все звонки, одновременно поддерживая беседу хотя бы междометиями. Затем найти
мастера, который сделает спарку телефонов, чтобы Дмитрий мог подключаться во время этих бесед из своего кабинета.Наконец, поговорить с наживкой, которой предстояло ходить на перспективные свидания, – это оказалось сложнее всего. Пришлось ломать сопротивление кнутом в виде угроз и пряниками в виде обещания внеочередного отпуска после поимки убийцы. Время, время, снова время…
Сейчас он сидел и смотрел на составленное Ольгой объявление.
«Хрупкая темноволосая женщина двадцати пяти лет ищет идеального мужчину для создания идеальных отношений. Телефон такой-то, звонить тогда-то».
Самое обычное объявление, какое он и просил. Тут ни к чему было сильно выделяться, убийцу это могло насторожить. Но одновременно интуиция говорила, что чего-то тут не хватает, какой-то сущей мелочи. Индивидуальности. Что обобщало последних двух жертв? Фотография и мода, шмотничество, которым, по словам всех вокруг, жила Алена. Стекляшка, маяк… театральность.
Дмитрий взял ручку, вычеркнул слово «женщина» и вписал вместо него «художница». Минимально натаскать сотрудницу за этот предмет было несложно, зато фильтр получался отменным.
Кивнув сам себе, Дмитрий отправил заметку в газету с дежурным сержантом и со вздохом уставился на «в-третьих»: пачку отчетов с опросами, которые стекались в кабинет весь вчерашний день. Взял первый. Иван Таранд писал чисто – на письменную речь акцент не влиял.
«Кузьмин Савелий Иванович к разговору отнесся холодно, почти враждебно. Дважды повторил, что не верит в то, что мы действительно заинтересованы в том, чтобы найти убийцу его дочери. Тем не менее удалось подтвердить круг знакомств. Кроме того, девушка с подругами любила посещать кафе через улицу от дома. Разговоры с официантками ничего полезного не дали. Алену они, разумеется, помнят, в основном по одежде, но подозрительных личностей рядом с нею не замечали. Впрочем…»
Впрочем, это было нормально. Убийца вряд ли выглядел подозрительно, а его описание до сих пор оставалось слишком общим. Этот поганец был умен и в кабинете упорно не ловился. Если бы в отчетах было хоть что-то важное, необычное – ему бы сказали лично. Прочитать их в любом случае нужно было, но не сейчас.
«Подруги Зои ничего полезного не сказали. Потому что почти все поголовно были влюблены в Вахтанга, – писал Игорь, не утруждая себя официально-деловым стилем, – и не слишком умны. Никаких подозрительных личностей не видели, не напуганы, не слишком скорбят – больше заняты грядущими экзаменами».
Оставалось только гадать: или Игорь не может разговорить девушек, или убийца действительно начал вертеться вокруг Зои после того, как она отдалилась от подруг.
«Компанию Алены нужно колоть всерьез. Они слишком боятся пойти против Ильяса, поэтому молчат как рыбы. Признают походы на промку для развлечения, но и только, а в остальном ничего не видели и не слышали. Вызову в управление, поговорим всерьез».
Мир, в котором молодежь боится мафии… А впрочем, понять можно. Если эти парни и девушки считают Гошу убийцей, то еще бы его не бояться. А если не считают, то все равно получается, что закладывают, и кто тогда этого психа знает. Не того психа, другого, маленького. Да и как ни крути, у самих рыльце в пушку. Да, Михаил был прав, эту компанию стоило вызывать в управление и работать всерьез.
Просмотрев еще пару пустышек, Дмитрий со вздохом отложил стопку бумаг. Ничего он отсюда сейчас не вытянет, слишком чешутся ноги. Дело наконец хоть куда-то начало двигаться и тащило с собой, не давая спокойно сидеть в кресле. Значит, сейчас настало время для «в-четвертых». Зря, что ли, он в ночь беседовал с мафиози?
Город маньяку не нравился, в этом Дмитрий был почти уверен. Оставалось проверить, по душе ли ему промка.
Впервые попавший на промку человек видел, пожалуй, только пустыри, заводские здания – то работающие, то нет – и заборы, просто бесконечное количество заборов, пересекающих огромную, с город, территорию вдоль, поперек и по диагонали. Непонятно, куда и как идти, куда выведет какая тропа-дорога, не тупик ли вон за той горой битого кирпича?