Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья
Шрифт:
Пока, впрочем, походило на то, что придется жить дальше. Вежливые мальчики с квадратными плечами провели его в подъезд неприметного трехэтажного дома, поднялись с ним на третий этаж и после вежливого стука запустили в прихожую. Дубовый паркет, бежевые с золотистыми прожилками обои, старые, кажется, еще дореволюционные шкафы и комоды, картины на стенах – Дмитрий готов был дать голову на отсечение, что подлинники… хозяин, сухой старик, сидел в кресле-качалке у окна. Ноги его, несмотря на то, что жара еще не выпустила город из объятий, были закутаны в шерстяной плед, а на коленях лежала книга в кожаном переплете с тиснением.
«Les Miserables. Однако, на французском читает».
Гоняясь
«Только вот чтение «Отверженных» в оригинале их сути не меняет».
– Присаживайтесь, Дмитрий Владимирович. Полагаю, представляться мне не надо.
Дмитрий аккуратно уселся в кресло, надеясь, что под ним нет люка, ведущего прямиком в Амурский залив. Ильяс Зиновьев в самом деле в представлении не нуждался.
– Вы – закон, Дмитрий Владимирович. Но и я – закон тоже. Когда не справляетесь вы, за правосудием идут ко мне. А вот теперь пришел я.
«Как же ты. Я – к тебе».
Пустая вежливость не грела, скорее злила. Какого черта этот старый вор ведет себя как персонаж из «Крестного отца»?
– Хм, вы говорите о Григории Ильясовиче… дон?
Ильяс скрипуче рассмеялся.
– Ну мы же не на Сицилии, Дмитрий Владимирович. Просто – Ильяс Михайлович, Зиновьев Ильяс Михайлович. Не буду ходить кругами. Гоша – дебил. Избалованная сволочь. Жена – уже третья по счету – думает, что если потакать прихотям гаденыша, то можно втереться ко мне в доверие. И получить большую долю наследства. Гоша – садист, недоумок и развратник. Но девочку он не убивал. Более того, мне крайне любопытно, кто убивает в моем городе.
«В твоем городе, да? Не убивал, да? Правда? Честное воровское? И ты – закон?»
Наглость этого… интеллигента недобитого даже не удивляла, просто Дмитрий внезапно ощутил, каким же долгим и тяжелым был этот день. Ильяс, которого так заботили убийства, в свое время перебил столько подельников, конкурентов и просто тех, кто, например, не желал отдавать добро, что давно сбился со счета. В процессе своей преступной деятельности награбил столько, завел такие связи, что мог себе позволить роскошно жить и властвовать.
«Так, может, и правда его город?»
Даже сейчас он, следователь, майор МВД, пришел к этому вору и просит – да, именно просит! – возможности поговорить с садистом, недоумком и развратником. Даже не пришел – привезли, как к барину. И говорит этот Ильяс так, словно он и правда главный, словно только ради него Дмитрий ищет этого проклятого психа, чтобы, значит, воду не баламутил в любимом городе и не мешал убивать, грабить и что там еще дальше. Спасибочки, что сесть предложил. Идиотизм, невероятность, каким-то образом пробравшиеся в реальность, словно Дмитрий попал в королевство кривых зеркал, где все наоборот.
– Ильяс Михайлович, я рассчитывал, что буду говорить с вашим сыном. Именно он – свидетель, а не вы.
«А вы мне на хрен не уперлись, раз не разрешают трогать, но сидите ведь тут не зря. Могли бы вообще не разговаривать. Значит, готовы в чем-то уступить, но не просто так».
– Гоша – избалованная сволочь, – неторопливо повторил дон. – Которому в следующем году поступать в МГИМО. Не знаю уж, какой из него выйдет дипломат, но это и неважно. Главное – связи, место, репутация. Потом свадьба с дочерью кого-нибудь важного, партийного.
– Генерального? – холодно спросил Дмитрий. – Кажется, у него нет дочери, только любимая кошка. Ну и жена, разумеется. Любимая. Но, кажется, я понимаю, о чем вы говорите.
Не очень понимаю разве что, ради чего мне соглашаться. Вы должны понимать, что если ваш отпрыск замешан намного больше, чем вам кажется, то от появления в суде в том или ином качестве его ничего не спасет.Куда это все двигалось, не нравилось ему совершенно. Репутация – это значит не стоит появляться в суде и говорить что-нибудь вроде: «Ну, мы там пили водку, убивали и закапывали папиных конкурентов, а потом Аленка пошла во-он в ту сторону с тем человеком…»
А без этого суд задаст здравый вопрос: а откуда вы, товарищ следователь, знаете, что именно с тем человеком? Может, вовсе с другим? А может, вообще не в ту сторону, и в той стороне подозреваемого никто и не видел, а видел в другой?
Дон кивнул.
– Ваши доводы резонны, Дмитрий Владимирович. Более резонны, чем мои. Возможно, ему будет позволено выступить с причесанной и умытой версией их отношений с Аленой. Дескать, было, хотел образумить девочку, вернуть на путь сознательности, пытался отвлечь от ее недостойных развлечений. Это не повредит, дипломату надо уметь говорить правильно. Взамен я окажу вам помощь в поиске этой сволочи, что орудует в моем – да, Дмитрий Владимирович, – в моем городе.
«Дожили. А кто виноват? Органы, которые не нашли, на чем закрыть это все, пока оно не разрослось? Партия, которая крышует? Двадцать лет назад подумать вот о таком, что приходится договариваться с ворами… что сама система к этому вынудит?.. Жеглов бы партбилет на стол положил. А я не кладу – почему? Потому что сам уже не верю в светлое будущее, которое стало настоящим? Потому что тоже чую, что время уже новое? Но все это не о том. Это злость, а злиться тут нельзя».
Дмитрий прикрыл глаза, сделал глубокий вдох, выдохнул. А когда снова взглянул на Ильяса по прозвищу Туз, тот изменился. Вместо дона Корлеоне владивостокского розлива перед Дмитрием сидел просто мерзнущий старик. Не могучий вор в законе, правящий городом, а мелкий функционер, бюрократ, озабоченный тем, как бы не потерять место у кормушки.
«Да он же сам не знает, виноват сын или нет. И боится. Руки-то подрагивают не от возраста. И эта пустая беседа… ему ведь нечего мне предложить на самом деле, кроме генеральского указа, на который я наплюю, стоит только найти что-нибудь важное. Нечем помешать. И это – именно это говорит о том, что город пока что не его. Мой».
– Помогать следствию – долг любого гражданина, Ильяс Михайлович, – мягко заметил он, поднимаясь из кресла. Заложил руки за спину. – Но, конечно, если показания вашего сына не пригодятся в суде, вызывать его туда нет никакого смысла. Вы не хуже меня понимаете, что сто косвенных свидетельств не заменят одного доказательства. И мне действительно нужно поговорить с ним об Алене и недостойных развлечениях. Сами по себе развлечения сейчас меня не волнуют. Понимаете? И он ведь где-то здесь, так? Ждет? Позовите, пожалуйста. А хотя, наверное, лучше я к нему. Молодежь. Ему проще будет.
То, что сын вора женится на дочери партийного, не волновало тоже, и это странным образом сняло груз с плеч.
Обратно его тоже отвезли, все те же вежливые парни с широкими плечами. Дмитрий не возражал: ему было о чем подумать.
Недоумок и развратник выглядел потрясенным и прибитым, смотрел в пол и говорил тихо и, насколько мог судить Дмитрий, искренне. И история оказалась простой и… противоречивой. То, что компания действительно ходила в промзону курить химку, не удивляло. То, что с моралью там все было не слишком хорошо, – тоже, этого стоило ожидать. Но по-настоящему важными были две вещи.