Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья

– Чего накумекал по работенке?

– Предложение дельное, – прямо ответил Анатолий. – Я согласен. Но у меня одна просьба. Точнее, условие.

– Какое еще условие?

– Всю причитающуюся мне сумму вы должны заплатить сразу.

– Как сразу? – не понял Шатун.

– Так. Сколько вы мне должны?

– Всего шесть косых. Мы принесли аванс – ровно половину. – Шатун сунул в карман штанов ладонь и на треть вытащил пачку банкнот довольно крупного достоинства.

Поддержал кореша и Хряпа.

– Шикарно кроешь, парниша! – развел он руками. – Только в серьезных конторах заведено так: сначала аванс, а полный расчет опосля дельца.

– Три тысячи, конечно, хорошие деньги, – настаивал на своем спортсмен. – Но я должен оставить мамаше всю сумму. Вдруг со мной какая беда стрясется? На три тысячи она долго не протянет.

– Чего с тобой может стрястись?!

– Ну, мало ли…

Меж сторонами понемногу расходился спор. С каждой минутой лицо Шаталова мрачнело, взгляд становился злым и колючим. Но и в голосе Анатолия все отчетливее звучало раздражение. Он опять, как и сутки назад, стоял один против двух наглых и задиристых блатарей. За ним была только правда, у блатарей в карманах лежали острые ножи.

До начала мордобоя оставались секунды. Простоватый Хряпа уже готовился ринуться на несговорчивого спортсмена, размахивая длинными ручищами и крича про окаёма и жало. Но старший по возрасту сумел пригасить в себе гнев и подключить к разговору все имеющиеся у него дипломатические способности.

– Ша, ерохвосты! [246] – резко выкрикнул он.

Насупив брови и тяжело дыша, парни сдали назад.

– Пойми ж ты, насупоня [247] , – спокойно и почти ласково обратился Шатун к Анатолию, – нет у нас с собой таких денег. Передали для тебя ровно три косых, так вот они – забирай хоть сейчас все до рублика. А оставшиеся три я могу занести твоей мамаше через пару-тройку дней.

246

Ерохвост – задира, спорщик.

247

Насупоня – сердитый, надутый.

– Как же ты ей занесешь-то? – не понял тот.

– Да проще некуда! Сейчас все вместе двинем к тебе. Ты покажешь свою хату, познакомишь нас с мамашей, оставишь ей аванс, возьмешь свою спортивную сумку с вещичками, и мы двинем в сторону Ленинградского вокзала. Там познакомим тебя с одним корешком, сядешь с ним в поезд и помашешь нам ручкой. А чуток позже мы занесем твоей мамаше оставшиеся три куска. Лады?

План был предельно прост. Тем, видать, Анатолию и понравился.

– Лады, – пожал он плечами. И на всякий случай спросил: – Точно занесете?

– Слово даю жиганское.

– Ну, тогда айда за мной…

Дом, где проживал Анатолий, был самым обыкновенным, похожим на тысячи других домов ближнего пригорода послевоенной Москвы. Ведомые Анатолием кореша вырулили на Красноармейскую и, не доходя до Чеховской, свернули к одноэтажному деревянному бараку.

Вокруг почерневшего от времени строения по зарослям лебеды с визгами и криками гонялась детвора. В тени на лавочке рядом с единственным входом скучали сухонькие старушки. Чуть поодаль на пыльной площадке пожилой мужик без трех пальцев на правой ладони ремонтировал первый советский мотоцикл «Л-300», выпускавшийся до войны на ленинградском заводе «Красный Октябрь».

– Как дела, Егор Иваныч? – поприветствовал механика Анатолий.

– А-а! – отмахнулся тот. – Заливает свечу, и хоть ты лопни. Ничего не могу поделать!..

– Марья Игнатьевна, Евдокия Ильинична, Акулина Матвеевна, – вместо приветствия провел перекличку старушек Анатолий.

Те довольно заулыбались, словно их приметил не сосед, а фотокорреспондент центральной газеты.

– Как Антонина? – спросила одна из них. – Слыхали, докторша сегодня к ней приходила?..

– С утра жаловалась на мигрень и боли в груди. Пришлось вызвать врача…

Над единственным входом в барак тонкой рейкой был обозначен год постройки здания – «1901». Троица нырнула в прохладную темноту длинного коридора, пропахшего застарелой плесенью, керосином и яблочным вареньем. От входа в обе стороны уходили одинаково сумрачные коридоры, в конце которых тускло отсвечивали грязно-серым светом давно не мытые окна.

Повернули вправо. Анатолий уверенно протопал до середины крыла здания и остановился.

– Давайте деньги.

– Держи, – протянул Шатун пачку купюр. – Пересчитывать будешь?

– Верю, – парень взялся за ручку обитой мешковиной двери. На уровне глаз на двери химическим карандашом был выведен номер «18».

– Ты это… – поспешно выговорил Шатун, – бабок много с собой не бери. Так… целковых сорок-пятьдесят – на всякий случай. Ну и пошамать [248] чего в дороге. А там, на месте, будешь на полном довольствии.

– Лады, – Анатолий исчез в комнате, из которой пахнуло тяжелым спертым воздухом.

Ждали минут десять. Наконец Анатолий вышел в коридор, неся с собой знакомую спортивную сумку с надписью «Динамо».

248

Пошамать – поесть, покушать.

– Значит, тут обитаешь? – поинтересовался Шатун.

– Да, здесь и живем.

– Как мамашу величать?

– Антонина Афанасьевна.

– Предупредил, что мы занесем оставшиеся бабки?

– Сказал, через день-два придут товарищи.

– Правильно сказал…

На улице Шатун потянул из кармана часы.

– Успеваем? – спросил Хряпа.

– В самый раз. Но надо поспешать…

Троица напрямки по 1-й Инвалидной улице вернулась на Ленинградское шоссе, перебежала на его противоположную сторону и, дождавшись автобуса, поехала в сторону центра.

Глава девятая

Москва, Грохольский переулок

20 августа 1945 года

Когда Лёва услышал условный стук в дверь, все переживания, тяжелыми тисками сдавившие грудь, разом ослабли, отпустили. Шумно выдохнув, он отодвинул щеколду и приоткрыл дверь.

На крыльце торопливо цибарил папироску Авиатор. Лёва сгреб его за рукав плаща, затолкал внутрь и захлопнул массивную дверь.

– Что за фортели опять?! Какого хрена?! – не сдержав раздражения, воскликнул он.

– Тебе, Лёва, хорошо тут возмущаться! – взвился Борька Гулько. – Ты товар принял, бабки за следующую партию отдал и на неделю испарился! А я сейчас был в шкуре дикого кабана, случайно забежавшего в оружейный магазин! Вот, погляди! – Борька показал дырку в нижней части плаща. – Аккурат между ног пролетела. Еще немного, и яйца б отшибла.

– Они тебе все одно без надобности, – ослабил напор Северный. – Опять, что ли, на байдане прицепились?!

– В том-то и дело, что байдан я проскочил как чистый шар в лузу! А после моста на Каланчевской приметил двух сбоку… [249]

249

Два сбоку – слежка.