Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья
Шрифт:
Евгений Ковалев на пару лет постарше Мусиенко. Кореша часто называют его Жекой или Ковалем. Самый низкорослый в банде – менее ста шестидесяти сантиметров. Узкие плечи, фигура нескладная, несоразмерно большая голова и кривые ноги. Нос свернут в сторону, на щеке бурый шрам в виде английской буквы «V». Шрам остался от полученной травмы после ограбления бакалейного магазина в Скорняжном переулке. По пьяни Ковалев любит рассказывать эту историю, выставляя себя героем. По характеру Ковалев зловредный и вспыльчивый. В московских бандах подолгу не задерживался. Год ходил огольцом под Сафроном Володарским. После небольшого тюремного
– Это все о неизвестной банде, – закончил чтение протокола Егоров. – Далее снова идут наводящие вопросы Елагина, касающиеся ограбления ломбарда на Старослободской.
– Ну а что? – с надеждой поглядел на товарищей Васильков. – Некоторые факты прямо говорят о том, что нам крупно повезло. Главарь замышляет попасть на территорию Кремля по коллекторам, один из бандитов обожает каленые семечки, а шелуху от семечек мы находили возле каждого из трех трупов.
Зевнув, Олесь Бойко, как всегда, пригасил оптимизм Александра:
– О сокровищах Кремля мечтает каждый второй уркаган, а каленые семечки лузгают трое из четырех босяков, – произнес он скучающим голосом. – Это во-первых. А во-вторых – где их искать? На вопросы Елагина о местонахождении банды Калуга не ответил. Не знает. Да и видел он их в последний раз давно, еще до своего ареста.
В чем-то Бойко был определенно прав. Но если бы оперативники всегда руководствовались скептицизмом Олеся, то они бы не раскрыли по горячим следам ни одного преступления.
– Во-первых, теперь у нас есть данные преступников – описание внешности, имена, фамилии, прозвища, – ответил Егоров в стиле Бойко. – Во-вторых, не забывайте о татуировке на левой руке. Одно дело, когда набивают привычные изображения. А здесь мы имеем название полуострова, где этот фрукт явно ошивался, и имя-фамилию девицы, которая запала ему в душу.
Выводы Егорова Василькову понравились куда больше, чем вялый пессимизм Бойко.
– Вот что, товарищи, – сказал он. – Час поздний, следует отдохнуть. Предлагаю следующее. Пока один пару часов спит, двое других занимаются поисками бандитов и девчонки по фамилии Лоскутова. Согласны?
– Все лучше, чем бестолково клевать носом, – проворчал Олесь.
Глава пятнадцатая
Крым
весна 1942 года
Москва, 2-й Астрадамский тупик
сентябрь 1945 года
– А татуировку набить можешь? – спросил как-то Бобовник, наблюдая за мягкими движениями тонкой кисти по тетрадному листу.
Агишев задумался:
– Не знаю. Не пробовал. Я в основном по орнаменту.
– Татуировка – это несложно. Нужно сначала чернилами написать букву, потом пройтись по ней иголкой…
Вскоре друзья разжились чернилами, иглой. Бобовник закатал рукав и подставил левую руку.
– А что я должен набить? – спросил Агишев.
– Хочу надпись: «Крым». Большими красивыми буквами.
Юноша расплылся в улыбке:
– Это я с удовольствием. Я тоже люблю наш Крым…
Через полчаса надпись была готова.
– Получилось, Ян! – восторгался Алим, стирая платком с покрасневшей кожи остатки чернил. – Тебе
нравится?– Еще бы! Я же говорил, что все будет нормально. Ты – талант!
Надпись действительно получилась красивой. Буквы кириллицы юный художник исполнил в стиле арабского письма – округлыми, с витиеватыми хвостиками и жирными точками сверху.
– А Екатерину набьешь? – огорошил вопросом Бобовник.
– Как это? – не понял Агишев.
– Ну, имя и фамилию – «Катя Лоскутова».
– Зачем тебе?
Ян вздохнул:
– Нравится она мне.
– Катя многим нравится, – снова заулыбался художник. – Не переживай, набью. Показывай, куда…
На следующий день – ровно через двое суток после разговора в штабной землянке – партизаны проводили Бобовника и Агишева в село Бахчи-Эли. Приятели подобрали для похода простенькую одежду, в карманах лежали оформленные в немецкой комендатуре месячные аусвайсы [288] . Попрощавшись с группой сопровождения, молодые люди отправились дальше по лесистому руслу мелкой речушки и вскоре вышли на извилистую сельскую улицу.
288
Аусвайс (от нем. Ausweis, сленг) – временный паспорт, выданный германскими властями на оккупированных территориях.
– Нам туда, – Агишев махнул рукой на северо-восток. И, глянув на бледного связного, посоветовал: – Ян, держись естественно. Мы с тобой обычные сельчане из соседней деревушки…
День был субботний, на небольшой площади в центре Бахчи-Эли традиционно бурлил рынок. Жители окрестных деревень несли сюда излишки овощей, фруктов, старую одежку, обувь, домашний скарб. Кто-то торговал за новые деньги, «рейхсмарки», кто-то выменивал свой товар на чужой. В общем, жизнь на площади кипела, и если бы не курсировавший по периметру немецкий патруль, выборочно проверявший у сельчан документы, то Ян подумал бы, что война этих мест не коснулась.
Нырнув в людской муравейник, партизаны с легкостью затерялись в толпе, однако по сторонам посматривали и держали ухо востро.
– Глянь вон туда, – кивнул на край площади Агишев. – Видишь белое здание с немецкими флагами над крыльцом?
– Что это?
– Комендатура. Старайся рядом с ней не появляться. Да и вообще здесь, на площади, в будние дни делать нечего. Здесь только по субботам толчея.
– А где проходят встречи с нашим человеком? – любопытствовал Бобовник. Ему не терпелось узнать самое главное и поскорее убраться из опасного села.
– Подальше. Площадь нужно обойти справа. Иди за мной, покажу…
Они выбрались из толпы, юркнули в узкий проход между жилыми домами и оказались в соседнем проулке.
– Быстрее, пока нет никого! – командовал Агишев. – Здесь направо… Тут напрямки… А теперь по переулку налево. Запоминаешь?
– Пытаюсь.
– Старайся. В следующий раз пойдешь один.
Местом встречи оказался заброшенный амбар. Чтобы попасть внутрь, пришлось обойти кругом по трескучему прошлогоднему сухостою. Оставаясь чуть приоткрытой, широкая черная дверь вросла в землю. Протиснувшись в щель, ребята вошли в сумрачное нутро, пахнущее навозом, пылью и перепревшей соломой.