Билли Батгейт

Я представил себе, что жюри вынесло обвинительное заключение. Охранники выводят мистера Шульца, а все мы, остальные участники банды, стоим поодаль и ничего не предпринимаем. В моем воображении он испытывал в тот момент нечеловеческую ярость, в последний раз его лицо мелькнуло передо мной в зарешеченном окошке «черного ворона». Паршивое ощущение.

Здесь я должен сказать, что, куда бы ни шел мистер Шульц, он везде создавал предателей, он порождал их в любое время, он вызывал их к жизни самой своей натурой, и каждый из нас был на свой манер, вид и обычай, но лик был общий — предателя, и тогда он начинал уничтожать нас. И не то чтобы я не знал этого, не то чтобы не знал. Каждый вечер я поднимался на лифте, чтобы присоединиться к семейному ужину мистера Шульца и сидел там, замирая от любви или ужаса, трудно сказать, от чего именно.

За пару дней до суда появился человек по имени Джули Мартин, его знали все члены банды, кроме меня. Это был такой толстый тип, что у него щеки тряслись, когда он говорил; он был намного выше мистера Шульца или Дикси Дейвиса, но ходил с тростью и носил на одной ноге шлепанец. Малюсенькие глаза имели неопределенный цвет, щеки были небриты, вид неотесан и неприятен, темные волосы свисали на воротник, ногти на большущих руках были грязные, как у автослесаря.

К моему великому облегчению, Дрю Престон почти сразу же ушла. Гость оказался занудой. Мистер Шульц обращался к нему с сардоническим почтением и называл его господин Президент. Я понял смысл этого обращения, только когда вспомнил о ресторанном рэкете мистера Шульца в Манхэттене и Ассоциации владельцев кафе и ресторанов. Джули Мартин управлял всем этим, вот чего он был президентом, и поскольку большинство фешенебельных ресторанов центра — включая «Линдиз», «Брасс Рейл», «Штьюбенз Таверн» и даже «Джек Демсиз» — вошло в ассоциацию, он был в городе достаточно влиятельным человеком. Ему, конечно, не приходилось собственноручно бросать в окна ресторана химические гранаты, если хозяин оного отказывался вступать в ассоциацию, так что я не мог объяснить себе, почему у него грязные ногти, почему он не стрижется и почему вообще не производит впечатления преуспевающего подпольного бизнесмена.

Если не считать химических гранат, ресторанное вымогательство было незаметным бизнесом, даже более незаметным, чем политика, и почти столь же выгодным. Пока посетители обедали в шикарных ресторанах Бродвея, пока старики сидели в кафе за кофе или несли к своим столикам подносы с дымящейся вареной морковкой и цветной капустой, в тихих беседах людей, которые всегда приходили в эти заведения сытыми, неспешно решались большие дела.

Мистер Шульц рассказывал Джули Мартину о своем обращении в католичество и хвастался тем, кто почтил его при этом вниманием. Особого впечатления на Джули Мартина это не произвело. Человек он был грубый и вел себя так, словно где-то его ждали более важные дела. На столе, как и во все предыдущие вечера, стояла бутылка виски, гость все наливал и наливал себе по полстакана неразбавленного напитка и выпивал его так, будто это была вода. Уронив вилку на пол, он позвал официантку, проходящую мимо с подносом грязной посуды: «Эй, ты!» Девушка едва не выпустила из рук поднос. Мистеру Шульцу нравилась эта девушка, она была из тех местных жительниц, которых ни самые щедрые чаевые, ни дружелюбная болтовня не могли разубедить в том, что каждый вечер ее жизнь подвергается смертельной опасности. Мистер Шульц говорил мне, что собирается уломать ее переехать в Нью-Йорк на работу в Эмбасси-клубе, ничего себе желаньице, если учесть, что она смертельно его боялась.

— Стыдно, господин Президент, — сказал он сейчас. — Она помощью вашего союза не пользуется. Вы теперь в деревне, следите за своими манерами.

— В деревне, в деревне, — подтвердил толстяк басом. А потом чудовищно рыгнул. Некоторые ребята умеют по желанию делать такие вещи, правда, сам я никогда не пытался, это было оружие людей неотесанных, и оно предполагало похожее умение, связанное с другим концом пищеварительного тракта. — Если я наконец доем этот дерьмовый ужин и ты объяснишь, зачем мне потребовалось тащиться в такую даль, тогда я насру на твою деревню с превеликим удовольствием.

Дикси Дейвис бросил испуганный взгляд в сторону мистера Шульца.

— Джули — настоящий нью-йоркец, — сказал адвокат со своей кривой ухмылкой. — Как только они покидают Манхэттен, тотчас начинают нести чушь.

— А вы наглец, господин Президент, — сказал мистер Шульц, глядя на гостя поверх своего бокала.

Я не стал ждать десерта, хотя это был яблочный пирог, а поднялся в свою комнату, запер дверь на замок и включил радио. Вскоре я услышал, как они все вышли из лифта и проследовали в номер мистера Шульца. Какое-то время их голоса звучали одновременно, будто разные партии в хоровой песне. Потом дверь захлопнулась. В том удивительном умонастроении мне в голову пришла мысль, показавшаяся весьма правдоподобной, будто это я каким-то образом вызвал спор, будто мой тайный грех вызвал у Немца метафизический гнев и случилось так, что гнев этот оказался направлен на другого человека его окружения, и человека весьма ценного, не менее ценного, чем Бо. Это не значит, что я испытывал хоть малейшую симпатию к громадному мужлану с больной ногой. Я не знаю, о чем они спорили, но то, что спор был серьезный, я понял по громким голосам, которые слышал, когда выходил в коридор и стоял под дверью мистера Шульца. Гневная перепалка ужасала меня тем, что была так близко, словно сильный раскат грома надвигающейся грозы, и я продолжал ходить из комнаты в коридор, проверяя, закрыта ли дверь Дрю, в безопасности ли она, и каждый раз, когда в радиоприемнике трещал разряд статического электричества, мне казалось, что это пистолетный выстрел, и я снова выбегал из номера.

Так продолжалось с час или чуть больше, и вдруг — должно быть, около одиннадцати — я услышал настоящий пистолетный выстрел; когда на самом деле стреляют, сомнений не возникает, такой выстрел бьет прямо в барабанные перепонки, и, как только его эхо замерло, воцарилось молчание — кого-то вычли из жизни; страшная реальность случившегося парализовала меня, я сидел на постели не в силах встать и запереть дверь. Я сидел, сжимая в руке заряженный пистолет, который держал на коленях, прикрыв его сверху подушкой.

Зачем я езжу с этими людьми по провинциальным отелям, где они творят свои зверские дела? Неужели чтобы понять, только понять? Еще несколько месяцев назад я ничего не знал о них. Я старался убедить себя, что они делали бы то же самое и без меня. Но это уже не помогало, до чего же они странные, очень странные. Похоже, они все руководствовались одной и той же идеей, хорошо понимали друг друга и действовали слаженно, но идея эта все время ускользала от меня, мне еще предстояло ее усвоить.

Не знаю точно, сколько минут прошло. Дверь распахнулась, в проеме стоял Лулу и манил меня пальцем. Я отложил пистолет и поспешил за Лулу в номер мистера Шульца. Мебель была сдвинута, стулья перевернуты, этот Джули Мартин лежал на животе поперек кофейного столика в гостиной; он еще был жив, судорожно хватал воздух ртом; голова его смотрела вбок, под щекой было подоткнуто полотенце, еще одно полотенце аккуратно свернули за головой, оба, впитывая кровь, быстро краснели, а он все судорожно хватал воздух разинутым ртом, и кровь все текла тонкой струйкой изо рта и носа; руки его свисали со стола и искали, за что бы ухватиться; а колени лежали на полу, и он отталкивался ими и ступнями, одна из которых была в ботинке, а другая без, он словно бы старался встать, наверное, считал, что еще может уйти, уплыть, движения были похожи на медленный брасс, а на самом деле он лишь приподнимал свой толстый зад, который потом снова плюхался вниз под собственной тяжестью; а Ирвинг приносил все новые полотенца из ванной и складывал их у кофейного столика, куда на пол капала кровь; мистер Шульц стоял и глядел на это громадное черепахообразное тело с машущими руками и остекленевшими слепыми рыбьими глазами; заметив меня, он тихо и спокойно сказал:

— Малыш, у тебя острые глаза, мы гильзу найти не можем, будь добр, поищи.

Я поползал по полу и нашел под кушеткой еще теплую бронзовую гильзу тридцать восьмого калибра, которая только что вылетела из его пистолета, заткнутого теперь за пояс; пиджак его был расстегнут, галстук ослаблен, но сам он в этой мешанине крови и незавершенной смерти проявлял спокойную деловитость; вежливо поблагодарив меня за гильзу, он опустил ее в карман брюк.

Дикси Дейвис сидел в углу, обхватив себя руками, и стонал так, будто стреляли не в Джули Мартина, а в него самого. Раздался тихий стук в дверь, Лулу открыл ее и впустил мистера Бермана. Вскочив на ноги, Дикси Дейвис запричитал:

— Отто! Посмотри, что он сделал, посмотри, что он сделал со мной!

Мистер Шульц обменялся взглядами с мистером Берманом.

— Дик, — сказал мистер Шульц своему адвокату, — прошу прощения.

— Теперь еще и это! — стонал Дикси Дейвис, заламывая руки. Он побледнел и дрожал.

— Прошу прощения, — сказал мистер Шульц. — Эта сука украла у меня пятьдесят тысяч долларов.

— Я член коллегии адвокатов! — говорил Дикси Дейвис мистеру Берману, который смотрел теперь на агонию бессмысленных движений распростертого тела. — И он делает это в моем присутствии! Вынимает пистолет и, не дожидаясь конца фразы, стреляет ему прямо в рот!

— Успокойтесь, — сказал мистер Берман. — Прошу вас, успокойтесь. Никто ничего не слышал. Все спят. В Онондаге рано ложатся спать. Мы обо всем позаботимся. А вам надо пойти к себе, закрыть дверь и забыть об этом.

— Меня видели вместе с ним за ужином!

— Он уехал сразу после ужина, — сказал мистер Берман, глядя на умирающего человека. — Он уехал. Его повез Микки. Микки возвратится только завтра утром. У нас есть свидетели.

Мистер Берман подошел к окну, выглянул из-за занавесей и закрыл жалюзи. Потом перешел к другому окну и сделал то же самое.

— Артур, — сказал Дикси Дейвис, — ты хотя бы понимаешь, что через несколько часов сюда из Нью-Йорка должны приехать федеральные юристы? Ты понимаешь, что через два дня начинается суд? Через два дня?

Мистер Шульц налил себе воды из графина, стоящего на серванте.

— Малыш, проводи мистера Дейвиса в его комнату. Уложи его спать. Дай ему стакан молока или чего-нибудь еще.

Комната Дикси Дейвиса была в дальнем конце коридора, около окна. Мне пришлось буквально тащить его, он не мог унять дрожь, я поддерживал его за руку, как немощного старика, который не в состоянии ходить без посторонней помощи. Он посерел от страха. «Боже мой, Боже мой», — бормотал он безостановочно. Его шикарная прическа растрепалась, и волосы налипли на лоб. Он обливался потом, от него разило луком. Я усадил его в кресло у кровати. Стол был завален папками с юридическими документами. Бросив на них взгляд, он принялся кусать ногти.