Битва

— Вы понимаете по-немецки, лейтенант?

— Нет, месье Бейль, сожалею. Я малость говорю по-испански, что есть, то есть, и то благодаря участию в испанской кампании вместе с господином полковником, но немецкого не знаю, еще не успел выучить.

И он обрушил на Анри свои рассуждения по поводу неимоверных трудностей этого языка.

Винсенту Паради снились простые, бесхитростные сны. Их даже трудно было назвать сновидениями, они походили скорее на лубочные картинки, причем всегда одни и те же. Эти сны возвращали его в родную деревню, показывали знакомые с детства холмы, захламленный двор, где отец смешивал перегнившие листья с навозом, чтобы удобрить землю. Семья жила тем, что выращивала на своем наделе, и на протяжении многих лет этого было достаточно. В прошлом году забили кабана; такое редкое событие запоминалось надолго, тем более, что в нем участвовали соседи. Кабана разделали, а мясо сложили в кадку для засолки. Соль дал староста деревни. Он особенно не вникал в тонкости ведения отчетных книг и реестров, зато хорошо понимал, что надо прятать молодежь от господ из города, особенно от тех, кто носился с идеей осушения окрестных болот. Народ в деревне жил привычной, однообразной жизнью, рождался и умирал своей смертью, но однажды нагрянули жандармы с солдатами и забрали самых крепких парней на войну. Винсенту не повезло, как и старшему брату. Откупиться от рекрутчины тоже не удалось — в семье каждое су было на счету; а следовать примеру Брюа, дружка, ишачившего в деревенской дубильне, совсем не хотелось. Сообразительный Брюа нашел оригинальный способ откосить от армии. Широко улыбаясь беззубым ртом, он говорил: «Как видишь, я вырвал себе все зубы до единого. Без зубов картуш с порохом не разорвешь, а раз так, то армии ты не нужен!» Не пожелав расстаться с зубами, Винсент покорно побрел за сержантами.

— Эй, копуша! Подъем!

Башмак на деревянной подошве толкнул его в плечо. Рядовой Паради открыл глаза и широко зевнул: над ним возвышался санитар Морийон, командовавший солдатами, прикомандированными к полевому госпиталю. К ним, согласно приказу доктора Перси, со вчерашнего дня относился и Винсент.

Паради приподнялся, опершись на предмет, послуживший ему подушкой, и про себя равнодушно отметил, что это был труп. Винсента такое открытие нисколько не взволновало — уж чего-чего, а трупов за последнее время он насмотрелся предостаточно. Он лишь пробормотал себе под нос: «Покойся с миром, товарищ. Может, скоро свидимся...» Не чувствуя привычной тяжести оружия, Винсент налегке последовал за Морийоном, как когда-то за сержантами, явившимися по его душу. Санитарный батальон состоял, главным образом, из гражданских лиц — деревенских недотеп и городской шпаны, готовой на все ради звонкой монеты. Доктор Перси платил им из своего кармана и использовал по своему усмотрению. Их задача сводилась к одному: идти позади повозок с большими колесами и подбирать раненых. В каждую команду входили также два фельдшера. Они определяли серьезность ранения, и в соответствии с их решением тяжелораненых отправляли в полевой госпиталь, разбитый на опушке небольшой рощи, а всех остальных эвакуировали на остров Лобау.

Санитарные повозки проехали мимо лагеря для легкораненых, устроенного на берегу Дуная. Несколько сотен измученных, искалеченных людей прикрывались от палящего солнца пучками камышовых листьев. Кто-то из страдальцев подползал к самой реке и блевал в воду, кого-то трясло в судорогах; раненые стонали, кричали, хрипели в агонии, бредили, пытались схватить санитаров за одежду, проклинали все на свете. Среди них было немало и тех, кто хотел свести счеты с жизнью, поэтому у раненых отбирали оружие — сабли, штыки, ножи — все, чем можно было вскрыть вены и навсегда прекратить невыносимые страдания.

Повозки эвакуационных команд двигались вдоль реки до самого Эсслинга, где после отмены наступления заняла оборону дивизия генерала Буде. Со стороны равнины подступы к деревне перекрыла длинная баррикада из мебели, матрацев, разбитых бочек, телег и трупов. Бреши, пробитые ядрами в стенах кирпичных домов, солдаты за ночь заложили строительным мусором и досками, выломанными из уцелевших заборов. Последние раненые ожидали эвакуации в тени деревьев на главной улице. Люди терпеливо лежали и сидели на сочной траве, под некоторыми она постепенно краснела от крови. Пехотный капитан стоял, прислонившись спиной к стволу вяза, и прикрывал левый глаз окровавленным платком. Во рту он держал потухшую трубку и от боли с такой силой сжимал мундштук зубами, что казалось, вот-вот перекусит его. Винсент помог устроиться на повозке драгуну, получившему удар пикой в голову: наконечник вспорол кожу и повредил кость. Потом настал черед вольтижера с раздробленной лопаткой, но тот буквально взвыл, когда его положили на повозку. Морийон с видом знатока прокомментировал:

— Придется удалить поврежденные ткани по краям раны, чтобы очистить ее от мелких осколков кости...

— Вы тоже оперируете, месье Морийон? — спросил Паради, ошеломленный такой ученостью.

— Я ассистирую доктору Перси, и вы это хорошо знаете!

— Этот несчастный выживет?

— Откуда мне знать! Вперед! Нам надо поторапливаться!

Доносившиеся издалека звуки сражения постепенно приближались. Это могло означать только одно — австрийцы больше не отступали. Раненых уложили на повозке, и возница, вытянув кнутом медлительных першеронов, повернул к берегу Дуная. Паради вытер окровавленные липкие руки о траву. В ушах у него продолжали звучать стоны искалеченных людей, но Винсент гордился порученным ему делом: теперь доктор Перси и его ассистенты хоть кого-то спасут от прожорливых кладбищенских червей.

Малый мост был уже совсем близко, когда санитарному обозу преградила дорогу внушительная процессия: тиральеры несли на импровизированных носилках тело корчившегося от боли офицера.

— Ого! Не меньше, чем полковник, если судить по обилию золотого шитья на мундире! — заметил Паради.

— Это граф Сент-Илер, — неохотно сказал Морийон, знавший в лицо всех генералов империи.

Винсент забыл о раненых, которых они только что привезли, и подошел к двери полевого госпиталя. Солдаты перекладывали тело генерала на операционный стол доктора Перси.

— Ему оторвало ногу картечью...

— Вижу! — бросил хирург, разрезая остатки сапога, и рявкнул: — Корпию!

— Закончилась.

— Тогда кусок рубашки, тряпку, солому, траву, что угодно!

Паради оторвал полу своей рубашки и протянул доктору. Тот быстрым движением промокнул вспотевший лоб. Перси был в полуобморочном состоянии: он не отходил от операционного стола со вчерашнего дня, в глазах у него двоилось, ноги дрожали. Он каутером прижег рану генерала, чтобы убить нервы.

Когда доктор Перси приступил к ампутации уже начавшей чернеть ступни, Сент-Илер широко раскрыл рот, словно собирался закричать, но сдержался, сжался в комок, потом выгнулся дугой, рухнул на стол и затих. Доктор отложил пилу, приподнял веко пациента и угрюмо объявил:

— Господа, можете унести тело вашего генерала. Он только что скончался.

Паради не удалось выяснить, похоронят генерала Сент-Илера здесь или отвезут тело в Вену, поскольку Морийон отправил его и еще десять человек из обслуживающего персонала на кухню — заниматься бульоном для раненых. Команда неохотно побрела на работу, благо она была неопасной. Давно известно: воевать и выживать с пустым желудком — не с руки. Но продовольствие осталось на правом берегу Дуная в обозе у Даву, поэтому по приказу доктора Перси обслуга полевого госпиталя занималась поиском съестного для походных кухонь. Ночью госпитальные команды обшарили окрестности и нашли несколько убитых лошадей, животы которых уже начали вздуваться. Их привязали к клячам, позаимствованным у артиллеристов, и притащили на поляну рядом с госпиталем, где уже скопилась порядочная куча отходов: черепов, хвостов, копыт и костей. Теперь Винсенту и его новым сослуживцам предстояло разделать туши с помощью зазубренных сабель и солдатских тесаков. Куски мяса складывали в кирасы, споласкивали в мутной речной воде и ставили варить. Когда бульон был готов, его сдабривали порохом.

Паради возился с тушей, когда к нему подошли несколько изголодавшихся вольтижеров.

— Ты собираешься все отдать доходягам?

— У вас есть свои пайки, — ответил Гро-Луи, командовавший «мясниками».

— У нас есть пустые котелки.

— Мы тут не при чем!

Вольтижеры окружили их и угрожающе подняли штыки:

— А ну, прочь!

— Если хочешь пофехтовать, — саркастически бросил Гро-Луи, поднимая тесак, — то австрийцы заждались тебя!

— К тому же, — добавил Паради, — на равнине полно убитых лошадей.

— Спасибо, приятель, но нас вполне устраивает эта. Проваливай!

Вольтижер без долгих церемоний оттолкнул Паради в сторону и воткнул штык в шею серой кобылы. Гро-Луи одним ударом тяжелого тесака ловко сломал его. Сзади на него тут же набросились двое злых, оголодавших солдат и принялись выкручивать руки, обзывая паршивым штафиркой. Завязалась общая потасовка, но Паради предпочел не участвовать в ней и юркнул за куст, под которым лежал объект раздора — мертвая лошадь с остекленевшими глазами. Он видел, как один из солдат, улучив момент, отхватил от наполовину разделанной туши кусок мяса и сунул себе за пазуху...

Бессьер тяжело перенес несправедливый выговор императора и решил отныне не проявлять никакой инициативы. Теперь он лишь исправно исполнял приказы Ланна, независимо от того, соглашался с ними или нет, и даже не помышлял о том, чтобы оспорить их или внести какое-то изменение. Он делал все возможное, лишь бы сохранить свою кавалерию, и отправлял в бой ровно столько эскадронов, сколько у него просили. Отходим? Хорошо. Атакуем? Замечательно. Всю ночь он кипел от гнева, и это не давало ему уснуть. Маршал объехал свои войска, едва не загнал двух лошадей, а под утро перекусил в компании с гасконскими драгунами, угостившими его ломтем хлеба, натертого чесноком. Он все больше и больше разочаровывался в императоре, но старался не показывать этого. Их объединяло общее прошлое, ненависть якобинцев и презрение республиканцев, хотя своим положением маршал Бессьер был обязан образованию, на которое не пожалел средств его отец, семейному духовнику и наставникам коллежа святого Михаила в Каоре. Он понимал мотивы поведения Наполеона, и они вызывали у него глубокое недовольство: стоило ли раздувать вокруг столько ненависти и злобы, чтобы править людьми? Двумя годами раньше Ланн был уязвлен до глубины души, когда в последний момент его величество предпочел ему Бессьера, отправляясь на встречу с русским царем в Тильзит. «Своенравие плохо сочетается со здравым смыслом», — думал Бессьер, осматривая поле боя в подзорную трубу. Он видел, как австрийцы выдвинули вперед пушки и принялись засыпать картечью батальоны бедняги Сент-Илера, потянувшегося следом за упрямцем Данном. Неподалеку раздался одиночный выстрел, сухой и отчетливый на общем фоне грохота сражения. Стреляли в расположении эскадрона кирасир. Бессьер направил туда лошадь и стал свидетелем стычки двух спешившихся кавалеристов. У одного из них вся рука была в крови. Там же находился и капитан Сен-Дидье, но вместо того, чтобы разнять дерущихся, он помогал рослому здоровяку прижать к земле его брыкавшегося соперника.