Битва

— Дальше я не поеду, господин офицер, — сказал Файоль, не глядя на Лежона.

— Спасибо. Вечером мы отпразднуем победу, я тебе обещаю.

— А мне-то что с того, я всего лишь пушечное мясо...

— Да будет тебе!

— Когда я вижу эту разрушенную деревню, мне становится не по себе.

— Боишься?

— Мой страх какой-то не такой, господин офицер. Это не то, чтобы страх, скорее, скверное предчувствие.

— Ты чем занимался раньше?

— Да ничем... Или почти ничем. Был старьевщиком, но что палка с крюком, что сабля — никакой разницы, все та же грязная дешевая работа. Смотрите-ка, а вот и маршал Ланн...

Файоль смолк и повернул назад. А из Эсслинга, действительно, выезжал Ланн в сопровождении генералов Клапареда, Сент-Илера, Тарро и Куриаля.

Широко расставив ноги в запыленных ботфортах, император со скрещенными на груди руками стоял перед строениями черепичного заводика, где расположился его штаб. Он смотрел, как тает туман, и на его губах играла довольная улыбка. Иногда ему казалось, будто он повелевает стихиями, ведь плохая погода была его союзником. Наполеон и раньше умело использовал зимнее ненастье, реки, горы и долины, чтобы нанести противнику неожиданные сокрушительные удары. Сегодня, благодаря мутной пелене, затянувшей равнину, его армия преподнесет австрийцам сюрприз, внезапно появившись перед ними на пологом участке Мархфельда, что разделял две деревни. Лежон передал его приказы маршалу Ланну, и теперь можно было видеть, как массы пехотинцев, построенных в каре, выполняют предписанные маневры. В лучах восходящего солнца яркими бликами искрились клинки поднятых сабель, острия штыков, золотое шитье генеральских мундиров, орлы на полковых знаменах. Мерный рокот барабанов катился от одного полка к другому, ширился, нарастал, как раскаты грома, предвещавшего неизбежную бурю, менял свой ритм. Кавалерийские эскадроны шли во второй линии: варшавские уланы в синих мундирах, гусары, саксонская и неаполитанская легкая конница, вестфальские конные егеря. При виде этого зрелища Наполеону пришла мысль, что нет больше баденцев, гасконцев, итальянцев, немцев и лотарингцев, а есть одна упорядоченная сила, способная одним ударом смести ослабленные войска эрцгерцога Карла.

Незадолго до этого патруль кирасир привел пленных солдат ландвера в странных головных уборах, утыканных зелеными ветками. С помощью генерала Раппа — эльзасца, говорившего по-немецки, император лично допросил австрийцев, и те сообщили ему названия своих полков, отметив при этом как усталость солдат, так и их невысокий боевой дух. Наполеон тут же прикинул, что двадцати тысяч пехотинцев Ланна будет достаточно, чтобы вбить клин между гвардией Гогенцоллерна и резервным кавалерийским корпусом Лихтенштейна. Этого князя император предпочел бы видеть послом в Париже, чем противником на поле боя. Бертье доложил последние новости, только что доставленные нарочными. Церковь в Асперне удалось, наконец, отбить, и теперь Массена укреплял свои позиции. Перигор, примчавшийся с Лобау, подтверждал прибытие тридцатитысячной армии Даву и сообщал, что в настоящий момент она направляется к Эберсдорфу по правому берегу Дуная и не позднее, чем через час, начнет переправу через большой мост. Пока все шло по плану наступления, разработанному ночью. Шесть тысяч кавалеристов Бессьера ворвутся в брешь, пробитую солдатами Ланна, чтобы обойти противника с тыла; в это же время войска Массены, Буде и Даву ударят по крыльям австрийской армии. По оценке императора выходило, что к полудню французы будут праздновать победу.

Наполеон знал о своем авторитете в войсках и умело им пользовался, потому его решение проехаться вдоль колонн было отнюдь не случайным: при виде своего императора солдаты всегда воодушевлялись и преисполнялись храбрости. Он приказал подать его серую лошадь — она была самой спокойной, и, воспользовавшись маленькой раскладной лесенкой, забрался в седло.

— Сир, — сказал Бертье, — наши войска уже на марше, быть может, вы все же останетесь здесь, отсюда хорошо видно все поле боя...

— Я должен их вдохновить, это мое дело! Я обязан быть повсюду. Своих солдат я держу за сердце.

— Сир, я вас умоляю, не лезьте под огонь пушек!

— Вы уже слышите канонаду? Лично я — нет. Пушки разбудили нас на рассвете, но с тех пор они молчат. Видите эту звезду?

— Нет, сир, я не вижу никакой звезды.

— Выше, рядом с Большой Медведицей.

— Нет, я вас уверяю...

— Отлично, раз я один ее вижу, Бертье, то поступлю так, как хочу, и не потерплю никаких возражений! Вперед! Это моя звезда, я видел ее, когда мы с вами отправлялись в Италию. Я видел ее в Египте, при Маренго, Аустерлице, Фридланде!

— Сир...

— Вы мне надоели, Бертье, с вашими бабскими мерами предосторожности! Если бы мне было суждено умереть сегодня, я бы знал об этом!

Наполеон тронул лошадь и медленно поехал с отпущенным поводом, за ним на небольшом отдалении следовали офицеры свиты. В кулаке император сжимал каменного скарабея. С этим счастливым амулетом, найденным в гробнице какого-то фараона, он не расставался со времен своего египетского похода. Наполеон чувствовал, что фортуна на его стороне. Он считал, что сражение имеет много общего с мессой. Оно тоже требует соблюдения определенного ритуала: приветственные возгласы солдат, идущих на смерть, заменяли псалмы, а порох — ладан. Бонапарт дважды торопливо перекрестился, как это делают корсиканцы, когда им приходится принимать важные решения. Гренадеры Старой гвардии, выстроившиеся по обе стороны от штаба, встретили своего кумира приветственными возгласами, пробежавшими по рядам, подобно электрическому разряду. Генерал Дорсенн сорвал с головы треуголку и крикнул: «На караул!» Но старые ворчуны уже водрузили свои медвежьи шапки и кивера на штыки и, как один, во весь голос скандировали имя императора.

Расхаживая вдоль войск, выстроившихся побатальонно на краю равнины, маршал Ланн заканчивал инструктировать своих генералов:

— Погода проясняется, господа, возвращайтесь к своим полкам. Еще раз напоминаю диспозицию: Удино и его гренадеры располагаются на левом фланге, Клапаред и Тарро занимают центр, а вы, Сент-Илер, правый фланг перед Эсслингом.

— Разве мы не будем ждать Рейнскую армию?

— Она уже здесь. Даву должен подойти с минуты на минуту, чтобы поддержать нас.

Граф Сент-Илер пришпорил норовистую лошадь и твердой рукой направил ее к строю своих егерей в разномастной униформе, их объединяли лишь эполеты с зеленой гарусной бахромой. Строгим чеканным профилем генерал походил на портреты императоров с древнеримских монет: завитки коротких волос опускались ему на лоб, высокий воротник с золотым шитьем подпирал четко очерченный подбородок. Сент-Илер остановился перед шеренгой барабанщиков и, заметив среди них совсем юного паренька, почти ребенка, подозвал к себе их командира — настоящего великана в мундире, украшенном блестящим шитьем от воротника до сапог. За счет кивера с высоким султаном тамбурмажор казался еще больше.

— Сколько лет этому мальчику?

— Двенадцать, господин генерал.

— Ну и что с того? — пробурчал подросток.

— Что с того? А то, что тебе еще рано на тот свет. Или ты очень торопишься?

— Я был под Эйлау, играл к атаке при Ратисбоне и не получил ни малейшей царапины.

— Я тоже, — засмеялся Сент-Илер, но он слукавил, забыв упомянуть о ранении, полученном на высотах Пратцена под Аустерлицем.

Сидя в седле, генерал с минуту разглядывал мальчишку и его барабан — тот был не намного меньше своего хозяина.

— Твое имя?

— Луизон.

— Меня интересует имя, а не фамилия.

— Для всех я просто Луизон, господин генерал.

— Тогда доставай свои палочки, Луизон, и играй, как играл под Ратисбоном!

Паренек поднял палочки, выдержал паузу и резко опустил их на барабан. Тамбурмажор взметнул над головой трость с серебряным набалдашником, и все барабанщики заиграли в унисон со своим юным товарищем.

— Вперед! — приказал Сент-Илер.

— Вперед! — послышался в отдалении голос генерала Тарро.

— Вперед! — подхватил команду генерал Клапаред.

Войска шли по зеленому полю, втаптывая в землю сочные стебли пшеницы. Туман редел: в сплошной молочной пелене начали появляться прорехи, и австрийцы увидели пехоту Ланна, когда до нее было уже рукой подать. Сам маршал рысил в передних рядах наступающих рядом с Сент-Илером. Он поднял над головой шпагу, и дивизия ускорила шаг. Впереди всех шел Луизон с барабаном на перевязи, из-под его палочек раскатисто рассыпалась будоражащая кровь дробь, при этом паренек чувствовал себя если не маршалом, то уж наверняка генералом.