Благодарю, за всё благодарю: Собрание стихотворений

ЭЛЕГИЯ

Эрато нежная, в кругу твоих сестер, Не внемля им, ловил твой грустный лепет. Полуопущенный любил невнятный взор И сердца жаркого чуть ощутимый трепет. Средь поздних цветников не раз тебя встречал С улыбкою и скрытной, и томящей. И лира плакала, и голос твой звучал, К Нетленной Радости сквозь скорби уводящий. Слезу твою мешала ты с моей, От всех сокрыв фатой твоей печали, Уста бескровные средь дедовских аллей От ранних лет томили и ласкали. Я не делил вакхических забав, Восторгам их и тайнам безучастный, Меня манил в святую сень дубрав Далекий голос, девственный и страстный. Томлением твоим теснилась грудь моя. Невыразимые внимал душой сказанья И несказанное пленял невольно я В преобразах и мерных сочетаньях. Август 1923

ТЕЗЕЙ

Зелень святая вечного лавра Увенчает кудри мои. Я победил и поверг Минотавра, Вековечный ужас земли. Пламенный воздух глотая жадно, Извиваясь, он жаждал ожить. Кончено. Где же твоя, Ариадна, Путеводная тонкая нить? Сколько погибло в бесцельном круженье! Лабиринта немые рты Их поглотили. В неравном боренье Необорна мощь пустоты. Кости хрустят под усталой стопою. О, истлеет ли вечный мой лик? Здесь умирал, поглощенный тьмою, Их усталый слабеющий крик Словно врата – незаметная дверца; Осиянно, радостно жить. Пал Минотавр. И от сердца к сердцу Непрерывно – тонкая нить! Вновь неизбежное встало и рдеет, Не сорвется с уст моих стон. Вот она в спутанном мраке алеет – О надежда вечных времен!

«Ветер, ветер задувает свечи…»

Парки бабье лепетанье…

Жизни мышья беготня…

А. Пушкин

Ветер, ветер задувает свечи. Черны, черны тени ближних чащ. В закоулки, в душу глянул вечер. Музыка иль муз далекий плач. Траурный тяжелый полог Проницает звезд бессильный свет. С полированных старинных полок – Тени тех, кого уж нет. Входят сны и шепчутся чуть слышно, По углам синеют и дрожат. Явь их странна. Словно балку мыши, Скорби сердце гложут… и шуршат. Спи, далекая. Во сне мы всё простили. Над тобой склоняюсь, как в бреду. Завтра, завтра в светлый час бессилий Встретимся, не вспомнишь… и уйду. О душа, твои безумны речи. Жизнь – неверная любимая жена. Душно, душно, ветер тушит свечи, Звезды… души… Тишина.

АДРИАТИЧЕСКИЙ ЦИКЛ (1925-1930)

ПЕПЕЛ

Как пепла горсть, чиста моя печаль, Как пепла горсть, легка. Тоске тщедушной более внимать Я не хочу, Ни воплям исступленным Отчаянья, Ни бледному похмелью Сомнения. Довольно. Претворилась – И на протянутых моих ладонях Жемчужный пепел Вижу, Пепел дымный. О ветер подневольный, Развей души моей свободный дар, – И в чащах, Осенних, легкошумных чащах, И в поле чистом, и на кручах дымных Восстанут призраки испепеленных лет, Беспамятных летейских берегов, И скрытные приснятся людям сны, Печальные и легкие… 1930

ПОСЛЕ ГРОЗЫ В ДУБРОВНИКЕ

Гроза прошла. Лишь на море, вдали, Еще вскипают горькие пучины И брызжут пеной, сокрушить не в силах Стен византийских серое кольцо. И ветхий город на утесах черных Всё так же дремлет и сквозь дрему слышит Романских колоколен тихий звон. Еще душа полна стенаний Ветров грозящих и строптивых волн И ужасом рокочущего грома; Еще тревожны в ней воспоминанья Всех опьянений, буйств и мятежей. Там волны бились, и мрачилась твердь, И черный смерч порывисто крутился, Как дервиш исступленный, возомнивший Небесное с земным соединить, И бледный парус судорожно бился, И кормчий гибнул… Сквозь виноградный трепетный покров Гляжу я вниз с террасы вознесенной На зыбкий склон, оливами покрытый, На облака, на горные вершины Бесплодных гор, где лепятся лишь сосны, Зеленые и рыжие, как косы Наяд приморья и нагорных вил. Гляжу вокруг, и сердце бьется ровно. Святить тишь; уединенье – благо. Да, миновали ярости стихии, И радость уцелевших совершенней. Он устоял, мой стройный кипарис, Убогого жилища сторож верный, Окрест всех выше, и стоит омытый, В лазури просветленной торжествуя, Лишь содрогается от капель тяжких Иль дуновенья стихнувших ветров. Так суждено. И радостно мне думать, Что я один стою пред бесконечным, Где возрасти мне рок определил, Как этот кипарис, и содрогаюсь От трепета смирившейся стихии Иль шелеста и шепота подземных Ключей и душ, со мною сопряженных, И молча жду губительных перунов, Чтоб молнией оделся пленный дух, И в преисподнюю огнем проникнул, И снова вспыхнул беззакатным Солнцем. 1928

ВЕЕР

Я давно не ведаю услады. Дни изгнанья, чем вас помянуть? Повторяю песенные лады, Позабыв мой безотрадный путь. Утихает ветер из Сахары, На зубах еще хрустит песок. Сонный город, призрачный и старый, Забывает пламенный Восток. Всё синей лазурный сон Ядрана, Безнадежней кручи голых гор, И душа раскрылась, словно рана, И туманней утомленный взор. – Я с моей тоской одна на свете. – О душа, не сетуй, не спеши: Видишь веер, бабушек наследье, Из саратовской глуши? Век прошел, как, баловень чембарский, В Персию богатую влеком Службою или хандрою барской, Прадед мой покинул мирный дом. И в сапфирных небесах высоко Запылал над ним златой Коран, – Он узнал томления Востока, Жар и негу осиянных стран, И тоску, и трепет караванов, И базаров суету и лень, И тихоглаголющих фонтанов Влажную и радужную сень… В темной лавке, где так звонки плиты, Где тревожный мускус и сандал, Сто туманов важному шииту, Верно, он за этот веер дал, Чтоб среди сугробов и метелей Колыхались пальмы и цветы, За муслиновой дымкой пестрели Солнцем упоенные сады. Кто поймет наследье родовое? Принимаю каждый малый дар. В каждой капле зелье роковое, В каждой искре буйствует пожар. Может быть, душа и не слыхала То, чего нельзя вовек забыть. Веет, веет хладом опахало – Иль не петь, не чувствовать, не быть. 1929

ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ

Крик внезапный петухов Нарушает мир окрестный. Там, средь сонных облаков, Медный шар несется в бездны. Всё грозней глубокий гул, Дольный ропот, горный гомон. Кто-то молнией хлестнул И швырнул с разбега громом. И разнузданный тиран Потрясает основанья, Возмущает океан, Громоздит на зданья зданья. Расседаются дома, Ударяют оземь крыши. Расползлися закрома, Сторожа бегут и мыши. Нищий с алчною сумой И банкир скоробогатый Сочетают смертный вой, Смертным ужасом объяты. Очистительный обряд Ты ли вновь свершаешь, Майя, Подвенечный свой наряд В буйной страсти раздирая? Июнь 1927, Дубровник

ДАЛМАТИНСКАЯ ЭЛЕГИЯ

Непобедимая Армада облаков Плывет торжественно над Адрией ночною, Над безнадежностью безлюдных островов, Над этой жесткою и голою скалою. Пусть легендарных звезд давно угасший свет, Мерцая, серебрит гордыню смутных палуб, – Я утерял давно надежды первых лет, И сердцу скорбному не надо вещих жалоб. К чему стремишься ты, строптивая душа? Иль, снова возмутясь, верховной ищешь власти? Зачем твой скрытный взор, волнуясь и спеша, Стремится разгадать мелькающие снасти? Они – видения томительного сна. О, пристальней взгляни, их стройный очерк тает. Лишь чуткой ощупью незрячая луна По сонным берегам, бессонная, блуждает. 1929

ЦИРЦЕЯ

Стенанья сирого сирокко Да хищный крик приморских птиц, И тягость избранного рока, И это море – без границ. Мой остров скуден и затерян, Но полон вещих голосов: Пифийских дымчатых расселин, Над безднами встающих снов. Своею волею окован, Безбрежность назвал я Судьбой. Я сам, Цирцея, зачарован Самим собой, самим собой. 1930

РЕКВИЕМ

Да, душны дни, а ночи тупы. Лишь разум, кропотливый крот, Ходы подземные ведет. К чему? О, не дрожите, губы, Умолкни, оскверненный рот! В твоем молчаньи непритворном Пророческий услышат зов. Будь гробом и простым, и черным Среди повапленных гробов. 1930

«Не говори о страшном, о родном…»

Л. М. Роговскому

Не говори о страшном, о родном, Не возмущай мои тысячелетья, Ещё болею повседневным сном, Которого не в силах одолеть я. Так средь азийских кочевых племен Плененному наречием гортанным Заложнику певучий снится сон О языке родном и богоданном. 1930

ЗАВЕТНАЯ ПЕСНЬ