Благодать

Лицо того Ослолицего – Бойда.

Она лежит в собственной дрожи. Все время отброшено. Это Колли предложил ей – забраться под гниющий ствол ели. В вопящей ее голове он был гласом рассудка. Такого Колли она прежде не слыхивала. Колли, который звучал более взрослым. Вон как наставил он ее выкопать окровавленными руками ямку и в нее лечь. Предложил укрыться лиственной прелью. Одни лишь глаза видны – как у напуганного зверя. Считать вдохи и выдохи. Считать мехи-вздохи безмолвия. Считать, что движется по воздуху. Щелк-щелк-щелк какой-то птицы. Возня и топоток какой-то зверушки, говорит Колли. Только оно и есть. Просто зверушка. Вот это щелк-щелк-щелканье…

Это не они, говорит он. Прислушайся к крикам их – это они сгоняют коров. Вот зачем они пришли.

Она пытается прислушаться и слышит, что так и есть, задумывается, понимает ли скотина, что случилось. Не трубят ли они сейчас подлинную печаль. Слышит, как лает пес Уилсона, как щелк-щелк-щелкает какая-то птица, думает о том, что собаки сейчас прибегут и найдут ее… думает о Клэктоне. Закрывает глаза и видит его лицо, оно наблюдает за ней, волосы умащены кровью.

Говорит, это Бойд и был пука всю дорогу, я так и знала. Сглазил он Уилсона. Наложил чары на него…

Колли говорит, лежи тихо – тот мальчишка чистое зло, он ввязан был с самого начала.

Шаги в зарослях неподалеку. Раскатистый кашель, разговор мужчин. Рука, что ложится ей на рот, – рука Колли. Голоса призрачно вьются между деревьями, а затем ничего. Она представляет себе, как Саундпост уносит ноги. Бежит прочь из дола в то, что там дальше. Она осознаёт, что ожидает звука выстрела. Звук того, как Саундпоста…

Вдруг слышит, как разговаривает Уилсон, а затем еще кто-то. Слов разобрать не может. Закрывает глаза, думает о мокрицах, что бегают по ней всей. Насекомые устраиваются между одеждой и кожей. Как незримость их громоздится у нее в уме, словно тень чего-то маленького, поднесенного к свече. Голоса постепенно удаляются и гаснут.

Она просыпается, дрожащая и потрясенная сновиденьем. Была ночь, а теперь свет дня, и Колли шепчет. Они давно убрались, говорит.

Почти всю ночь она прорыдала во сне.

Вставай, говорит Колли. Вставай, они точно ушли, ей-ей.

А ну как оставили кого меня караулить?

Они б гонялись за Саундпостом, а не за тобой – чего им со скотиной тут болтаться?

Она выкарабкивается, словно некое одеревенелое существо, рожденное лесом, походка хромая. Вся в древесной дряни, вытряхивает то, что копошится у нее в волосах. Сокрушенная вся насквозь. Медленно идет через рощу, пока не оказывается у самой кромки, что смотрит на дол. Ничего, кроме ветра в желтой осоке. Идет к середине дола и с каждым шагом представляет, как ее отстреливают. Видит следы копыт, кровь Клэктона буреет на траве, но тела нет.

Говорит, как думаешь, они убили Саундпоста?

Колли ей, то донегольцы, не сомневаюсь, – может, следили за нами и замышляли все это с самого начала, Уилсон в доле: они заберут эту скотину обратно или быстро продадут, чтоб выручить деньги, добрались бы до нас раньше, сдается мне, кабы Клэктон не завел в болото.

Она стоит, разжимая и сжимая ладони.

Колли говорит, сборище недохерков.

Долгий день просто на ходу. Набухает в ней узел великого гнева. Находит где сесть, место, скрытое в мешанине древесной тени, что перекручена вовне над землею очерками молний, теми же, что и внутренние ее чувства, какие теменью своей пронзают ее. Внезапный вспых и прожиг памяти. Лицо несчастного мертвого Клэктона, опорожненное от него самого. Побег Саундпоста. Ноги и руки его некой звездой, бежит, бежит, а затем она представляет, как он спотыкается о древесный корень, повертывается кругом к фырку ружья. Или просто устает от погони, сдается, повертывается кругом просить пощады. Милуй! Милуй! Заберите мои деньги.

Колли говорит, у него была крепкая возможность.

Она б выварила их кости. Сожрала б их трупы. Выковыряла б им глаза ножом без всякой спешки. Заколдовала бы да сглазила всех, кабы владела волшебною силой. Как стать бесом воздуха, Колли? То есть если они вообще бывают. Я б истязала их всю их жизнь, прежде чем медленно поубивать, и перед самым концом остановилась бы в самый раз так, чтоб еще чуток помучить.

Затем говорит, голова у меня раскалывается. Расскажи байку, Колли.

Он ей, помнишь ту, которая легенда о Бране? [34] Как мама ее рассказывала, что он плыл по морю сотни лет, во всякую бурю, объедался лососем до отвала, а также тюленями, бо нравилось ему и его людям лупить их по гадским их бошкам, – то-то было приключенье, и казалось, что всего один год им до цели, но вот однажды достигли они земли, и кто-то из них подгреб веслом, и как только Бран ногу на сушу поставил, так и обернулся прахом.

34

Речь об ирландском частично прозаическом, частично стихотворном тексте VII–VIII вв. «Плавание Брана, сына Фебала» (ирл. Immram Brain).

Чего вечно такое мрачное, Колли? Ты мне счастливую байку рассказать не можешь?

Где ж в ней тогда правда-то, разве жизнь – не одно лишь поруганье да скорбь? – иногда лучше смело встречать невзгоды и хорошенько смеяться над ними, что толку делать вид, будто их не существует… помнишь, что случилось с Оссианом [35] , как был у него тот великий белый конь и как разъезжал на нем Оссиан, думая, что приключенье его всего-то трехлетнее, а на деле то были три сотни лет – хе! – тупой козлина, выяснил это, ей-ей, когда взялся куражиться, свесился с коня своего, пытался валун здоровенный откатить, да и упал с коня-то, поворотился и стал стариком… но знать я хочу вот что: если он с коня того не слезал, как он спал вообще, сидя торчком или устраивался лежа, держа коня за загривок, а еще как он дела свои делал… каково оно по-маленькому, стоя верхом на коне, представить еще можно, а вот если по-большому, коню от этого неудобство, конь почти наверняка возразил бы, скинул бы тебя попросту и враз… да самая мысль об этом, как так никто и никогда такого в байку не вправит, – сдается мне, коли собрался выдумывать легенду, так пусть хотя б убедительная будет…

35

Оссиан (Ойсин, Ошинь, ирл. Oisin) – легендарный ирландский бард III века, сын великого героя и воина Финна Мак Кумала (Маккула).

Хватит, Колли! Хватит уже. Голова у меня раскалывается.

Садится на долгий миг, наблюдает, как ветер теребит низкие ветки. А затем говорит, я, вообще-то, понимаю, к чему ты. Это ж я. Оссиан или Бран. Если вернусь домой в Блэкмаунтин, выяснится, что минули сотни лет. Войду в дом и обернусь старухой и рухну замертво. Никто там обо мне и не слыхивал.

III. Диво дней

Пальцы ее роются в плесневелой соломе в поисках твердь-овала яйца. Слух обращен к двери. Колли болбочет без умолку. Ты когда-нибудь задумывалась о диве дней? спрашивает.

Цыц, Колли. Кажется, он нас слышит.

Время – хе! – как оно обустроено механически таким безупречным манером, как часов насчитывается двадцать четыре и ни мигом больше, как, стало быть, не двадцать пять часов в дне, скажем, – если только не заморочена у тебя голова, не диво ли, Грейс, что, сколько бы дней ни минуло, часы никогда сверх того даже не растягиваются?

Да заткнись же ты хоть на минутку.

Слышит, как топчется у двери собака. Яйцо она нашла, прикладывает большой палец к дырке-соске.

Вообрази, говорит Колли, можно прожить всю жизнь и ни в каком дне не будет недостачи в часах, это ж голова отвалится, до чего безупречно великие умы продумали все это вплоть до минуты и секунды, с високосным годом и всем прочим, с движеньями небесными, с ходом вокруг солнца, что часы остаются в точности какие есть, даже когда пробуждаешься, всегда какой надо час, вот что я обнаружил, когда в тот раз одолжил у Нили часы, и все равно, если спросишь меня…

Тише ты! Я слышу того пса.

…сон дело хитрое, потому что все сны, они вне времени, верно же, ученые-то, может, время разгадали, да вот только пока не разгадали, какого сорта время творится во снах, да и в воспоминаньях, вообще не слыхать, чтоб народ о таком рассуждал, правда же, – сдается мне, вовсе не один есть сорт времени, думаю, много их, спорить могу…

Колли!

То, что стоит в дверях, – пес достаточно крупный, чтоб схарчить ей голову. Внутренняя темень сарая ее таит, однако выдаст ее запах, она это знает. Пес заходит, она медленно отступает назад, пока не касается стены, ждет жадного гава. Но пес лишь осуждает ее. Вид у него грустнейший, словно способен пес произнести, я вижу тебя во тьме, я знаю, что ты затеяла, воровать яйца, но вижу я и то, что складывается у тебя сейчас все не очень-то, да и вообще пахнешь ты как хороший человек.