Благую весть принёс я вам

– Может, сейчас ударим, великий вождь? Они ведь не ждут, боятся нас. А там и Ожог подоспеет. Чай не дурак, сообразит...

Головня шикнул на него, отогнал как назойливого слепня, а в другое ухо уже полился торопливый говорок Лучины:

– Ребята заметили - у них там толстые громовые палки имеются... на железных стояках. Тяжёлые - по два человека сгружали с саней. Небось, по ограде бить будут... И наш там крутится... Огонёк. Кажись, заметил меня. Узнал...

Головня стоял, слушал, а по виску его, маслянисто отсвечивая, стекала янтарная капля. Тяжки были его мысли. Вспоминался постылый бубнёж Хвороста на последнем совете: "Воды-то нет, великий вождь, один снег. Растопим его, а дальше? Спервоначалу на молоке посидим, а как сено кончится, чем коров будем кормить? Нечем, великий вождь. Потому и говорю как на духу - ежели враги надумают измором нас взять, недолго мы тут продержимся. Это уж как есть, великий вождь". И ещё вспоминалось ему гладкое, дородное лицо Ожога, когда тот слушал наставления Головни, и спокойный, невозмутимый взгляд его, и ухоженная белая борода - вечный предмет шуток. Он смотрел на повелителя сверху вниз, почтительно сутулясь, чтобы вождю не пришлось запрокидывать голову, а тот напутствовал его, говорил, как действовать, но главного так и не сказал: "От тебя всё зависит, Ожог. Сумеешь ублюдков ночью потревожить - победим. Не сумеешь - погибнем". Он не сказал этого, испугавшись, как бы Ожог не возомнил себя спасителем народа. Но хоть Головня и не произнёс роковых слов, натянутый как тетива голос выдал его. Ожог и так всё понял. "Ничего, этот не предаст, - убеждал себя Головня.

– Иначе несдобровать его папаше. Да и у зверолюдей тут жёны остаются - мужики-то, небось, чуют запах подруг. Тянутся сюда. Значит, не разбегутся, как мыши. Вернутся".

Пришельцы больше не приближались к становищу, лишь разослали вокруг конные разъезды, которые до самого вечера крутились вокруг горы, а с наступлением ночи поспешили вернуться к своим. Головня не видел этого: постояв немного на валу, он ушёл к себе в жилище, чтобы ещё раз посовещаться с помощниками. А сторожить врагов оставил Лучину, которого теперь всё реже звали на совет.

Догорающим пепелищем мерцал в сизых сумерках табор пришельцев. Багровыми головёшками мигали сквозь щелистые стенки саней костры, тёмными привидениями блуждали по своему стану враги, сонно покачивали гривами лошади. До таёжников долетали обрывки смеха и странные глотающие возгласы, словно там собрались заики со всей округи.

Завьюжило, на дремлющих дозорных понесло хлопья снега, поднявшийся ветер заглушил все звуки. Сторожа подкинули дров в прогорающие костры, немного раздвинув сомкнувшуюся кругом серую мглу. Кричали своим товарищам на валу:

– Важко глядай! Тунь-то сам час подчелогать! В згах чловека на виднуть...

Дозорные моргали, смахивая с ресниц снежную крошку, всматривались в вихрящийся полумрак.

И дождались: по табору вдруг разлилось пламя и загрохотали железные палки.

Лучина не увидел этого - отсыпался в жилище. Разбуженный вестовым, набросил на плечи меховик и побежал, зябко кутаясь, к западной стене. От морозного ветра слезились глаза и стыли щёки. Вестовой еле поспевал за начальником. Вылетев на вал (сгрудившиеся бойцы раздвинулись, пропуская главного), уставился на происходящее вдали. За снежной пеленой дрожали на ветру огоньки, грохотали выстрелы, метались вопли. Лучина постоял, вслушиваясь, затем велел посыльному:

– Буди вождя.

Воины деловито переговаривались:

– Аджог вдаряет. Кому ащё?

– Подмогнуць бы. Нынце-та, небос, легко взяць.

– Мож, друг с дружкой передрались? Огненные выкормыши - оне такия.

– Дзападня. Кхатят нас обмануть. Дзавлекають...

В прежние времена Лучина без колебаний бросился бы в схватку. Но теперь в почёте была не храбрость, а исполнительность. Головня терпеть не мог самоуправства, прозревал в нём крамолу. И потому Лучина не двигался с места, просто стоял и смотрел, поджидая вождя.

Головня скоро примчался. Вырос рядом с помощником, отпихнул его в сторону, всем телом подавшись вперёд. За спиной его болталась громовая палка. Меховик не был подпоясан, обтекал бока, как у бабы. Перевязь с ножнами Головня тоже оставил в шатре.

Он долго вглядывался в снежную муть, сопел и кусал губы. Потом повернулся к помощнику.

– Ну и что думаешь?

– Думаю, Ожог чудит. Кому ещё?

– Некому...
– Головня опять бросил взгляд в сторону табора.
– Ну а если хитрость, а? Если заманивают нас? Мы сейчас ринемся на них, а они нас и возьмут тёпленькими. Может такое быть?

Лучина пожал плечами.

– Может.

– Вот-вот, может, - забормотал вождь себе под нос, будто спорил сам с собой.
– Тут не до спеху.

Они помолчали, прислушиваясь к воплям и грохоту боя. Лучина выдавил, превозмогая страх:

– Ну а если и впрямь Ожог? Не поможем ему - погибнет. А поможем - разгоним этих пришельцев ко Льду. А?

Головня не ответил.

Так и простояли ни на валу до самого конца схватки. Огни погасли, опав на землю как стаявшие сугробы. Всё затихло, лишь ветер продолжал гонять снежинки, задувая под колпаки. Вождь постоял ещё некоторое время и ушёл.

А утром глазами таёжников предстал полусожжённый, почернелый табор, обляпанный, точно кротовыми холмами, мёртвыми телами зверолюдей и лошадей. Меховые наверхи на санях сгорели чуть не целиком, лишь в нескольких местах трепыхались обугленные по краям, потемнелые от дыма и пепла обрывки оленьих и медвежьих шкур на деревянных рёбрах. Ощипанными чёрными птицами торчали среди изломанных полозьев жаровни. Враги сновали среди обломков, тащили на опорах здоровенные громовые палки с большими жерлами, собирали из разбитых ящиков рассыпавшиеся железные болванки с заострёнными носами и рыбьими хвостами, хлопотали над ранеными, кормили оставшихся после боя кобыл, сгрудившихся у полуразвалившегося остова громадной шкурницы.

Лучина, продрогший, непроспавшийся, хмуро наблюдал, как пришельцы, взявшись по двое, устанавливают жерластые трубки на снегу, укрепляя боковые опоры. Их товарищи неспешно растягивались цепью позади этих трубок, проверяли оружие, что-то доставали из кожаных сумок на боку, прикручивали обоюдоострые ножи к полым концам громовых палок. Вилакази, которого Лучина сразу узнал по росту и стати, говорил о чём-то с бойцами, расчищавшими снег вокруг больших трубок, показывая при этом в сторону таёжного становища. Те кивали, лоснясь чёрными рожами, слушали начальника.

– Кажись, меньше их стало, - проговорил стоявший рядом с Лучиной помощник.

Лучина промолчал, пытаясь высмотреть среди обломков табора Огонька, потом обернулся, глянув на столпившихся внизу стрелков. Над их мохнатыми колпаками вздымались костяные накладки можжевеловых дуг, рябили оперённым разноцветьем стрелы в колчанах. Пропитанные жиром, присыпанные песком меховики каменно стукались друг о друга. Под козырьками твёрдых колпаков тускло чернели опаловые зрачки. Кто-то неслышно молился, прижавшись лбом к спинке лука, другие перешучивались, толковали промеж себя о предстоящем бое; некоторые, отойдя в сторонку, успокаивали жён и детей. Грызя промёрзлый кончик рукавицы, Лучина поднял глаза: меж скученных шкурниц, задевая концом ножен за мохнатые края, шёл Головня в сопровождении трёх копейщиков.

Стрелки расступились перед вождём, притихли. Головня легко взлетел по снежным ступенькам. Придерживая громовую палку, болтавшуюся за спиной, он окинул взглядом пространство перед становищем, поправил рогатый лосиный череп на колпаке. Лучина опёрся локтем о край частокола. Стянутые рыбьим клеем костяные пластины его доспеха тихо стукнули друг о друга. Приподняв сползший на глаза колпак, он искоса поглядывал на вождя. Тот перехватил его взгляд, хмуро произнёс:

– Сейчас вмажут.
– Помолчал, шумно сопя слипающимися от мороза ноздрями, и вдруг радостно ударил Лучину кулаком по плечу: - Вмажут! Будет бой!

Враги, растопырив коленки, вытаскивали из деревянных ящиков каплевидные бруски с хвостами, как у карпов, и вставляли их в устремлённые к небу жерла больших трубок.

Лучина растерянно улыбался, не понимая радости начальника. А тот вдруг вскричал:

– Вниз!

И спрыгнул с вала.

Лучина замешкался, успев заметить, как пришельцы метнулись кто куда от своих трубок. Бахнули выстрелы, с деревьев посыпался снег.

Лучина тоже сиганул вниз, зажал уши. Над частоколом взметнулись тучи холодной серой пыли. Застучали, падая, комья мёрзлой земли, закрутились снежные вихри. На пригнувшихся людей вьюжно обрушилась ледяная крошка.