Благую весть принёс я вам

– А как же у Лиштуковых-то наших побили?
– спрашивала рябая баба с маслобойкой в руках.
– Эвон никто не вернулся, окромя Пара, да и тот таков, что смотреть страшно.

– Чародейством, видать, взяли. Ведовством. А ещё, сказывают, к ним Огонёк прибился, внук Отца Артамоновского, а уж тот, известно - всякому коварству научен, на то и огнепоклонник...

Народ гомонил, обсуждая увиденное. Воинам, что ходили вместе с Ожогом, не давали проходу, требовали подробностей. Те, залихватски покручивая усы, рассказывали, как сумели взять пленника.

– Зверолюди его приволокли. Уж это такие лисы... Нам-то по ночам несподручно шастать - того и гляди Обрезателя душ встретишь или демоны разорвут. А этим всё едино. Подкрались, сцапали и утащили. Он и не пикнул. Не помогли ему ни волшебство, ни хитрости. Они ведь, сволочи, на привал посреди луговины встали - опасались, значит, что нападём. А в небе духи так и плясали, словно предупредить хотели. И поди ж ты - выкрали голубчика. За этими мохнатыми глаз да глаз... Подползут вот этак к тебе...

Войдя в шатёр, Головня скинул меховик в руки подскочившего слуги, присел к жарко пылавшему очагу. Стражники, морозно дыша, впихнули испуганно вращавшего глазами пленника, бросили его, как мешок с молоком, на устланный шкурами пол. Ожог, войдя последним, замялся у входа, прижатый спинами охранников.

Головня сказал ему:

– Садись, чего топчешься?

И, прищурившись, воззрился на пленного. Тот моргал короткими ресницами, бегал глазами, жемчужно белевшими на чёрном, как обожжённая кость, лице и мелко дрожал, словно продрогший пёс.

Ожог, подвинув стражника, прошёл к очагу, сел напротив вождя, глухо стукнув кончиком пустых ножен о прикрытую шкурами землю.

– Скиньте с него колпак, - велел Головня.

Один из воинов зацепил пятернёй торчащую верхушку колпака, стянул с курчавой башки пленного. Ожог скривился от отвращения, Головня же усмехнулся.

– Тоже боится, - сказал он Ожогу.
– Кисло ему здесь, паршивцу. Одиноко. Вместе с собратьями он - сила, а один - слаб как птенец. И всё волшебство его - пфф, дым!
– Вождь осклабился, поворачиваясь к пришельцу.
– Что скажешь, бесёныш? Не ожидал такого оборота?

Пленник что-то залопотал, часто-часто прищёлкивая языком, пал ниц, заелозил смоляным лбом по истоптанной, в жирных пятнах, шкуре. Ожог в растерянности бросил взгляд на вождя. Тот невозмутимо слушал лопотанье пленника, потом велел стражникам:

– Захлопните ему пасть.

Оба воина наклонились и одновременно ударили пришельца: один - по затылку, другой - в левый бок. Пленник замолк, вскинул рожу, как схваченный за загривок щенок.

Полог за его спиной смялся, отплывая в сторону, и в шатёр вошёл Осколыш. Был он чумаз и напряжён, меж распахнутых половин измазанного сажей меховика проглядывал хрусткий от замёрзшего пота нательник.

– Звал, великий вождь?

Увидев курчавую макушку, осёкся, застыл изумлённо.

– Звал, звал, проходи, - подбодрил его Головня.

Кузнец, суеверно сторонясь пленника, прошёл к очагу, опустился возле него, скинув со спины меховик.

– Ожог подарочек привёз, - ответил вождь на немой вопрос.
– Каков, а?

Осколыш покосился на пленника и поспешно отвёл взор - боялся сглаза. Пожал плечами, не зная, что сказать.

Вскоре подтянулись и остальные помощники. Заходили по всякому: кто - волнуясь, в тревоге, а кто - и безмятежно, пряча зевоту в ладони. Но все, стоило им заметить пленного, столбенели и бочком протискивались к очагу.

От набившихся внутрь людей в шатре стало душно, завоняло потом и слежалыми шкурами. Головня выгнал слуг, чтоб не задохнуться, спросил Ожога:

– Друга нашего, Огонька, не видал ли?

– Есть там кто-то из наших, - ответил тот.
– На собаках ездит. А уж как его по имени, того не знаю, великий вождь. Уж не серчай.

– Он это и есть, - процедил Головня, кривясь от ненависти.
– Больше некому. Прямиком в мои руки идёт...

Последним из помощников приковылял Хворост. Узрев Ожога, радостно обнялся с сыном, потрепал по вихрастой башке.

– Вернулся, значит. Живой. О брате-то слыхал? Ох печаль, печаль...

Ожог, нахмурившись, выслушал о злоключениях Пара. Полыхнул очами, глянув на пленника, невольно потянулся к ножнам и засопел, сдерживая гнев.

Затем явился один из писарей - желтолицый, обрюзгший, с крючковатыми пальцами и длинными грязными ногтями. Склонился подобострастно, не обращая внимания на чёрного воина:

– Ты звал, великий вождь?

– Чадник говорил, ты языку пришельцев обучен, - сказал Головня.
– Перетолмачить надо. Вон видишь, сидит?

Писарь бросил небрежный взгляд на пленного.

– Перетолмачу, великий вождь.

– Ну садись сюда, коли так. Откуда по-ихнему знаешь?

Писарь протиснулся мимо стоящих по бокам от пришельца воинов:

– Я ж - из Федорчуков. Мы под этими демонами две зимы сидели, пока ты по милости своей не освободил от их петли.

– Что ж, все Федоруки по-ихнему болтать наловчились?

Писарь лукаво осклабился.

– Меня всегда к знаниям тянуло, уж таким уродился.

– Ладно, спроси его, кто такой, и сколько у них людей.

Писарь, старательно вытягивая губы в диковинных звуках, прощёлкал что-то пленнику. Тот оживился, повернул к нему вороное ухо, внимая. Потом начал отвечать. Помощники вождя с суеверным ужасом прислушивались к диковинному разговору.

Выслушав ответ, писарь вымолвил:

– Трудно его понять, великий вождь. Странно произносит... едва-едва улавливаю.

– Ты не дуришь ли меня, писарюга?
– подозрительно спросил Головня.
– Смотри, у меня с такими разговор короткий.

– Что ты, что ты, великий вождь! Матушкой Наукой клянусь и её присными... У них ведь там в каждой общине свой язык - демон ногу сломит.
– Он вздохнул, вытер взмокший лоб.

– Это тебе пленный наш поведал?

– Я это ещё в общине узнал, когда пришельцы с нас пушнину трясли.

– Так чего этот шелудивый говорит? Ты вопрос ему растолковал?

– Растолковал, великий вождь.
– Писарь почесал горбатый нос.
– Говорит, людей у них с... полторы сотни наберётся. Это значит, семь раз по пять пятков. А начальник - Вилакази... он становищем управляет... на берегу большой воды... только он - не вождь, а навроде помощника... их много, таких помощников...