Благую весть принёс я вам

Тут-то его и накрыли. Кто-то прыгнул ему на спину - белесое небо запрыгало перед глазами, сбоку задвигалась суетливая тень. Валясь на снег, чувствуя звериное сопение над ухом, Манессе изумлённо заворочался, попытался сдёрнуть с плеча винтовку, патронташ с сухим шорохом хряпнулся на снег. Над Манессе нависла человекоподобная тень (в полумраке загорелись зелёные светлячки глаз, блеснула клыкастая улыбка), прижала его к земле. До уха донёсся странный шипящий звук, будто рядом проползла змея. Охваченный паникой, он забился, пытаясь скинуть с себя неведомую тварь, замолотил кулаками по её бокам и животу, хотел завопить, но ему заткнули рот мягкой волосатой ладонью и поволокли по рыхлым сугробам. Дуло винтовки больно било по затылку, нос обдавало смрадным дыханием неведомого пленителя, над головой смыкались чёрные снежные кроны.

Спустя какое-то время на фоне разноцветно мерцающего неба нарисовалось белое, словно вытесанное из мела, лицо с пышной бородой. Плотоядная улыбка сморщила заросшие щёки. Сквозь обжигающую дымку мороза до Манессе донеслись звуки речи: мягко рокочущей, переливающейся гласными, прихахатывающей. "Матерь божья, - полоснула сознание мысль.
– Неужто сожрут?". Его отпустили, и он мешком осел в сугроб. Рядом, скребя когтями по снегу, затопали волосатые ноги. Манессе поднял глаза: перед ним, сопя и ухая, переминались короткорукие бесхвостые обезьяны с покатыми лбами и мощными квадратными подбородками. Манессе поднял ладони, закрываясь от кошмарного видения, а белолицый бородач, загромыхав смехом, связал ему руки и ноги сухими жёсткими жилами и перекинул через спину лошади.

До утра шагали по лесу, петляя меж гулких от мороза деревьев. Вправо-влево, вверх-вниз. У Манессе кружилась голова, в глазах прыгали искорки, его подташнивало, пальцы ломило от лютой стужи. Иногда его стаскивали на снег, давали пожрать затвердевшей на морозе солонины и рыбы; совали под нос кипяток в грубо сделанной керамической кружке. Манессе жадно пил, озираясь на своих чудовищных похитителей, думал в страхе: "Ну и рожи. А наши-то где? Неужто не ищут? Бросили, негодяи".

– Слышьте, вы не жрите меня, - просил он дикарей.
– Я вас научу добывать огонь... и вообще много чего знаю.

Те весело скалились, тыкали в него мохнатыми пальцами. "Ну вылитые обезьяны, - с ненавистью думал Манесе.
– Не врали старые пердуны в форте".

Бородач тыкал ему под нос винтовку, спрашивал о чём-то. Манессе кивал, надеясь обмануть его:

– Дай её мне, я покажу, как надо обращаться.

Но бородач был не так глуп - приторочил винтовку к своему седлу и поехал, не обращая внимания на пленника. Шуршала мёрзлая попона на лошади, тихо звякали стремена. Индевеющий Манессе ныл:

– Хоть ноги развяжите, мерзавцы! Околею тут у вас.

Всем было наплевать на него. Отвязывали его только на привалах, остальное время он тюком лежал на спине лошади, утыкаясь белым от мороза носом в хрусткий потник. А впереди и сзади шагали по сугробам, шумно дыша, волосатые зверолюди с копьями на плечах, и Манессе, дурея от смрада, вжимался лицом в ледяную попону и неистово молился, прося Господа избавить от лютой смерти.

На третий день добрались до селения. На вершине холма у берега широкой реки торчали полуосыпавшиеся стены из обшарпанного красного кирпича, похожие на изломанные зубы в щербатом рту; промежутки меж ними заполняли сосновые частоколы. Вокруг всё было истоптано, изгажено, изрыто; застывшую реку испещрили затянутые ледовой плёнкой проруби. Над холмом густо вились дымы.

Дикари развязали Манессе ноги, посадили, обессиленного, в седло. Сквозь дремотную дымку он видел открывающиеся створы ворот с железными скобами и лезущие к нему со всех сторон белые, словно пухом покрытые, лица; уходящее вдаль нагромождение островерхих жилищ из оленьих шкур и сплетение чёрных дымов над перекрещёнными слегами; шапки снега на плоских крышах коровников и перламутровые отблески наконечников копий, тронутых рыжими лишаями ржавчины.

А затем, словно кусочек родины в этом серо-стальном мире - затрепыхалось что-то ярко-разноцветное, броское, как зелёное дерево среди сплошного сухостоя. Какой-то дикарь заглядывал Манессе в глаза, вертел в руках его винтовку, говорил о чём-то с бородачом, затем ушёл в шатёр, а два дюжих туземца с огромными поясными ножами стащили Манессе с лошади и тоже потащили его в шатёр.

О боже, как там было тепло! Манессе уже и забыл, когда ему было по настоящему тепло. Он повалился в ноги хозяину и, заливаясь слезами, заговорил, что он - не враг северным людям, а совсем наоборот, преданный друг, и готов доказать это словом и делом, пусть только тот не лишает его жизни.

Явившийся откуда-то противный лысеющий старикан, путая времена и падежи, спрашивал его на языке зулу про количество бойцов и следопыта. У жаровни в середине шатра сидело шесть человек: по их известковым лицам гулял румянец, длинные нечёсаные космы свисали как высохшие водоросли. "Всё ясно, - вдруг осенило Манессе - Я умер, а это - демоны загробного мира. Они решают мою судьбу".

Взопревшего, его вывели из шатра, привязали за руки к чёрной в сумерках коновязи с вырезанным на верхушке страшным ликом орущей бабы. Капли пота на лице и шее стремительно застыли, превратившись в солоноватую наледь. Стужа начала стремительно опускаться к груди и ногам. Манессе притоптывал, стараясь согреться, бросал косые взгляды на угрюмых стражников. "И впрямь демоны, - подумал он.
– Разве бывает на свете столько волосатых людей?".

Вскорости начали выходить из шатра и допрашивавшие его. Последним вышел тот, что разглядывал винтовку. Поговорил о чём-то с бородачом, затем приказал стражнику отвязать Манессе. Бородач вернулся, неся винтовку и патронташ. Протянул их Манессе.

– Отпускаешь меня, господин?
– не поверил тот своим глазами.

Нет, его всего лишь просили показать, как стрелять из винтовки. Рядом выросли три воина с длинными ножами в руках, окружили Манессе, готовые при первой опасности зарезать пленника как поросёнка.

Манессе взял винтовку, поводил стволом, выбирая, куда бы пальнуть. Взгляд его заскользил над клыкастыми верхушками чумов и шатров, над покатыми колпаками сгрудившихся аборигенов, над высокими полуразвалившимися стенами древней постройки, горделиво подпиравшей брусчатой крышей латанный-перелатанный небосвод, потом выхватил в череде клочковатых облаков сизобрюхую птицу и остановился на ней. Манессе вскинул винтовку, прицелился и бабахнул.

Стрелком он был неважным. До сих пор доводилось палить только на стрельбище в Сосновом городке. Тамошний сержант - пузатый краснорожий служака с вечно затуманенным от ката взором, небрежно успокаивал их: "Вы, салаги, главное по своим не бейте. А дикари и так разбегутся, хоть в небо шарашь. Это ж - мыши, а не люди".

Но эти дикари почему-то не разбежались. Хозяин шатра, сморщившись, поковырял пальцем в правом ухе. Бородач что-то возбуждённо заговорил, тыкая пальцем в птицу, которая продолжала свой полёт, превращаясь в чёрную точку.

Зато на звук выстрела начал сбегаться народ. Неуклюже семеня в пушистых одеждах, дикари стекались к шатру грязно-белыми ручейками, сливаясь в колышущееся мохнатое озеро. Многие несли топоры и копья, у некоторых в руках были луки. Вооружённая толпа мужиков прорежалась круглолицыми длинноволосыми женщинами и пузатыми, неповоротливыми в тяжёлой одежде, детьми. Сгрудившись, люди уставились на пленного со смесью отвращения и боязни. Над лисьими колпаками плыл пар, выдыхаемый десятками глоток. "Дикари, а в мехах ходят, - машинально отметил Манессе.
– В Лесото каждая такая шуба по тысяче монет шла бы".