Блаженные времена, хрупкий мир

Да забудьте вы об этом, профессор Жорже, завтра все будет совершенно по-другому.

Факультет был весь переполнен людьми, теперь Лео все-таки немного начал волноваться. Он попросил профессора Жорже позволить ему минут на десять уединиться в его кабинете, чтобы немного собраться с мыслями.

Пробегая глазами содержание «Феноменологии» Гегеля от конца к началу, Лео попытался восстановить в памяти свой доклад, но это ему не удавалось. Он представил себе мысленно заголовки завтрашних газет, он воображал уже главу из научного труда о Лео Зингере, он посмотрел в окно, как много народу на улице, десятки полицейских перед соседним домом, городская полиция и военная полиция, машины, которые, резко гудя, расчищали себе дорогу в толпе, а люди разбегались по улице в разные стороны, а вот полиция начала перекрывать улицу и не пускать транспорт, почему? Почему Лео не может сосредоточиться на своем докладе, ведь этот доклад переменит всю его жизнь, ему необходимо сосредоточиться, уважаемые дамы и господа, Лео думал только, уважаемые дамы и господа, и с удивлением смотрел на улицу. Гул голосов за дверью становился все громче, дверь приоткрылась, показалась голова Жорже, вопросительный взгляд, Лео кивнул, и вот он уже деловито спешит, ни на кого не глядя, следом за профессором Жорже в зал, который ломится от слушателей, все места заняты, между первым рядом и кафедрой на полу сидят студенты, другие теснятся вдоль стен, в открытых дверях — толпа людей, напирающая из коридора.

Лео весь покрылся потом, пока не без труда пробрался наконец к ораторскому месту, шум и гомон между тем стихли, а профессор Жорже сказал вступительное слово, какое счастье выпало нам на долю, что профессор Лео Зингер нашел время, хотя он как раз сейчас работает над важной книгой, которая занимает все его время, — Лео кивнул, в горле у него застрял ком, на лбу выступил холодный пот, и он вытер его дрожащей рукой, но с видом спокойной задумчивости он надел очки, посмотрел в зал и вдруг совершенно успокоился, он знал, что эта аудитория принадлежит ему, этот день принадлежит ему, будущее принадлежит ему, он набрал побольше воздуха в легкие — Попросим профессора Зингера начать свое выступление, которого мы все ждем с таким нетерпением, сказал профессор Жорже; Лео поднялся, открыл портфель, достал «Феноменологию» Гегеля, открыл ее на указателе содержания, посмотрел в публику и сказал: Уважаемые дамы и господа. В этот момент стекла трех окон в зале со звоном лопнули под градом камней с улицы, и потом Лео увидел — в тот призрачно тихий миг, когда все еще затаили дыхание, после чего мгновенно начался оглушительный крик и всеобщая паника, — как словно в замедленной съемке через ближайшее окно влетела бутылка с кусочком какой-то пылающей тряпки у горлышка, спокойно и даже почти медленно, чуть ли не элегантно пролетела через все пространство зала и разбилась о противоположную стену. Стоял ли и до того пронзительный крик или кричать начали только в этот момент? Потом в воспоминаниях Лео будет казаться, что все происходило в полном безмолвии, как в кино, когда внезапно исчез звук, и вот вдруг звук снова наладили, и это был отчаянный рев, именно в тот момент, когда по стене заплясали языки пламени. Чем громче были крики, тем сильнее пламя, теперь в зале разорвались уже три или четыре бутылки с зажигательной смесью, в зале возникла сутолока, словно все студенты, слыша призывы к поджогу из уст фанатиков, решили поменяться местами по какой-то таинственной схеме; Лео тупо смотрел в зал, уважаемые дамы и господа, справа от него профессор Жорже, сняв свою любимую куртку, неустанно хлестал ею по стене, по горящим письменам на стене, Лео неуклюже спрыгнул со своего возвышения, подошел к окну, что такое, ведь он всего четверть часа назад смотрел на эту улицу! Ведь он видел самых обыкновенных, деловито спешащих куда-то людей!

А что же полиция? Там же так много военной полиции! Как полиция такое допустила?..

Лео стоял у окна, а рядом с ним — бородатый молодой человек, который безостановочно кричал: Проклятые маккензианцы! Лео еще не успел очередной раз выглянуть на улицу, как бородатый, вскрикнув, стал падать, хватаясь за плечо Лео, meu deus, мой Бог, что случилось? сказал Лео, он оглянулся в поисках помощи и тогда увидел, как в стенах появляются отверстия от пуль, словно — поскольку Лео все это казалось нереальным, он подыскивал, с чем бы сравнить, — словно… словно? И тогда Лео сам бросился на пол. Не потому, что его вдруг охватил страх. Не потому, что он поддался панике. Просто что-то внутри заставило его броситься на пол, в то время как другая часть его «я» словно оставалась недвижима, наблюдала за ним и удивлялась, почему это он распростерся на полу. Может быть, это удивление осталось только в его воспоминаниях, когда в последующие дни он во всех газетах видел эту фотографию, как он лежит на полу, закрывая руками голову.

Лео лежал на полу и спрашивал себя, что с ним может случиться. Посреди всей этой паники, царящей здесь, ему казалось совершенно невероятным, что с ним может что-нибудь произойти. Произойти в действительности. Ведь он всю свою жизнь имел дело только с теоретическими проблемами. Тут в зале разорвалась бомба со слезоточивым газом. Лео закрыл нос и рот носовым платком.

В углу сидел профессор Жорже и, всхлипывая, разглядывал дыры, прожженные в куртке. Лео подполз к нему. Это слезоточивый газ, сказал профессор Жорже, вытирая покрасневшие глаза, слезоточивый газ. Пойдемте, сказал Лео, нам надо отсюда уходить.

У выхода был такой крик и такое столпотворение напирающих друг на друга толп людей, что нервы у Лео окончательно сдали. Он грубо толкался локтями, работал кулаками, потому что боялся, что его самого опрокинут и затопчут. Одновременно он боролся с порывом упасть прямо здесь и погибнуть под чужими ногами. Профессор Жорже оттащил Лео в сторону, они узнали, что полиция направляет водометы на всех, кто пытается покинуть здание. Но почему, спрашивал Лео, почему?

Пойдемте, сказал профессор Жорже, здесь есть запасной выход.

Но и там ничего не получилось. С крыши соседнего здания университета Маккензи сразу обстреливали каждого, кто пытался отсюда выйти. В открытую дверь они увидели мертвого студента, тело его было странно вывернуто, оно полулежало, полувисело, потому что рука застряла между прутьями кованой решетки, отделявшей узкий университетский газон от улицы. Маккензианцы, находясь на крыше, полностью контролировали все пространство от выхода из здания до железной решетки, словно охранники, сидящие на вышке в концлагере.

А толпа в коридоре у запасного выхода все росла и своим напором выталкивала наружу тех, кто стоял ближе к выходу, а те с криками втискивались обратно, тут раздались выстрелы, и все ринулись обратно в глубь коридора.

Лео и профессор Жорже побежали обратно на второй этаж, в кабинет профессора Жорже. Они заперлись изнутри и вдвоем подтащили шкаф, чтобы заслонить разбитое окно. Затем профессор Жорже устроился за своим письменным столом, а Лео примостился на стуле для посетителей, и они стали ждать. Через два часа паломитас у Лео кончились. А беспорядки длились еще восемь часов.

Лео только в следующие дни, из сообщений в газетах и по телевизору, узнал, что случилось. В университете Маккензи, в первую очередь на техническом и экономическом факультетах, образовалась военизированная праворадикальная группировка студентов, называвшая себя КУК (Команда убийц коммунистов). Именно эта группировка и несла ответственность за планирование, организацию и проведение вооруженного нападения на философский факультет университета Сан-Паулу. По традиции маккензианцы, и прежде всего члены КУК, считали философский факультет государственного университета «рассадником» марксизма, но ограничивались до сих пор детскими, несерьезными нападками. До сих пор конкуренция между университетами выражалась в идеологических играх, сказал по телевидению ректор университета Сан-Паулу, кто же мог представить себе подобное безумие? Члены КУК систематически пачкали стены Философского факультета лозунгами типа: «Коммунистов — вон!» или «КУК наведет здесь порядок!», а однажды они сорвали собрание студентов философского факультета, скандируя свои лозунги; в различных кафе неподалеку от университета маккензианцы устраивали стычки со студентами-философами. Доклад этого иностранного агитатора стал последней каплей, которая переполнила чашу гнева и возмущения студентов, сказал представитель КУК на пресс-конференции. Сразу можно узнать хитрость левых агитаторов, продолжал он, которые хотели представить дело так, будто намереваются провести совершенно безобидную дискуссию, например разрешить некую проблему из немецкой истории философии, на самом же деле речь идет о колоссальной промывке мозгов под предлогом этой дискуссии, которая затем благодаря средствам массовой информации распространится среди нашего добродушного и открытого народа. Он напомнил о том, что Гегель был учителем Карла Маркса и что не кто иной, как Ленин, сказал, что «Капитал» Маркса невозможно понять без изучения «Феноменологии» Гегеля. Вот какими мерками следует мерить истинную значимость этого доклада. К тому же этот доклад заявлен был таким образом, что у нашего народа, который верит в магию и докторскую степень, могло составиться впечатление, что их здесь научат научной технике магического обладания будущим, хотя никто при этом не обмолвится о том, что это научно предсказанное будущее есть, по всей видимости, коммунизм. Наша вооруженная акция явилась поэтому лишь вынужденной обороной, защитой против попытки коммунистического путча, к тому же это был акт просвещения населения, и КУК благодарна полиции за всемерную поддержку.

В ответ на упрек, что полиция допустила разрушение общественного здания и действовала заодно с разрушителями, начальник полиции на пресс-конференции указал на то, что речь в этот день шла не о защите здания, а о защите человеческих жизней, общественном покое и порядке. Задача полиции заключалась в том, чтобы сгладить конфликт, и ей это в конечном счете удалось. Почему студентов философского факультета водометами загоняли обратно в здание? Разве это не привело к ненужному затягиванию конфликта, к большему числу убитых и раненых, в то время как студенты философского факультета имели возможность покинуть здание и избежать нападения маккензианцев? Произошло бы обратное, сказал начальник полиции, ведь таким образом удалось воспрепятствовать тому, чтобы конфликт переместился на улицу и неограниченно распространился. Тот факт, что эта акция была разумна, подтверждается и теми данными, что студенты, которым удалось выбраться из здания до установления водометов, поджигали машины мирных граждан. Почему полиция избрала университет Маккензи в качестве опорного пункта для своих действий, не указывает ли это на то, что полиция была в заговоре с маккензианцами и поддерживала их? Совершенно наоборот, сказал начальник полиции, это указывает на полную политическую нейтральность полиции, этот опорный пункт объективно был стратегически и тактически самым лучшим для необходимого вмешательства, оттуда полиция могла осуществлять самый надежный контроль над обоими университетами. Почему полиция не разоружила маккензианцев, в помещении которых она расположилась, ведь это помогло бы скорее ликвидировать конфликт? Он не мог, сказал начальник полиции, разоружить маккензианцев, потому что не видел никаких вооруженных маккензианцев. А откуда же следы от пуль в здании философского факультета и бомбы со слезоточивым газом североамериканского происхождения? Дело рук коммунистических агитаторов в целях пропаганды, сказал начальник полиции и напомнил о телеинтервью иностранного профессора, который хвастался тем, что у него в портфеле бомба.

На этом закончилась карьера Лео в качестве профессора философского факультета. Неделю спустя военные закрыли все университеты страны, месяц спустя фасад домика, в котором жил Лео, оказался изрисован надписями вроде «Коммунистическая сволочь» или «Гринго — убирайся прочь!», и Левингер велел заново покрасить фасад в безупречно белый цвет. Обсуждение событий на улице Мария Антония утихли, профессор Жорже эмигрировал в Париж, имя Гегеля превратилось снова в загадочное иностранное слово, будущее стало делом неизвестных прессе прорицателей, а Лео был совершенно забыт. И даже когда Бразилия в 1970 году стала чемпионом мира по футболу, никто не вспомнил о Лео, который когда-то предсказал эту победу с научной точки зрения.

И все-таки профессором ты станешь, сын мой, без сомнения, говорил Левингер, у тебя для этого шансов и возможностей теперь гораздо больше, чем раньше, смею заметить. Разговор этот состоялся через десять дней после событий, в библиотеке Левингера. Золотистый свет. Привычный интерьер. Дерево, кожа, медь, стекло. Атмосфера встречи ветеранов. Потерпевшие поражение бойцы, которым не удалось спасти ничего, кроме самого в конечном счете главного, то есть нематериального — знамен, которым они остались верны. Идея карьеры, сделанной с помощью одного только ума. Один из ветеранов инвалид. Лео. Бывший профессор, которым он почти стал. Он постепенно понял, что произошло, и все же он этого никак не понимал. Чего-то недоставало. Не хватало какого-то звена в цепи. А другой — в высшей степени задрапированный. Левингер. С сегодняшнего дня директор банка в отставке. Рановато выходить на пенсию. Но он не против. Когда приходят генералы, остается только одно: кругом, шагом марш.