Блаженство по Августину

К трем фигурам, внезапно возникшим над невысокой виноградной изгородью, внимание Аврелия привлек Эводий. На фоне предутренних звезд три силуэта неподвижно обрисовались над живой оградой, словно взявшиеся ниоткуда посмертные могильные бюсты-изваяния.

Хорошие люди с добрыми намерениями по ночам в гости не шастают. На то есть утро, хотя для грабителей, хищников и смертельных ночных опасностей перед рассветом наступает самое разбойное время. Тихо, тихо… и как шасть!

Некогда преторианский дознаватель и осведомитель Эводий мигом вернулся к прежней соглядатайской колее, как скоро он выслеживал на улицах Медиолана, — случалось и в ночной непроглядной темноте, — тайных и явных возмутителей общественного имперского спокойствия. И свет звезд для его ночного зрения не менее достаточен, чем Аврелию, делающему черновые записи.

Мгновенно у обоих без лишних слов появилось оптимальное решение. Эводий невидимой и неслышной тенью скользнул к конюшне за оружием. В ту же минуту Аврелий взялся потихоньку будить отпущенника Турдетана, преспокойно храпевшего на своем во времена оны спальном месте в рабском эргастуле.

Когда Эводий принес мечи и копья, тройка темных фигур уже рыскала, сновала — шныряли, разведывали, негодяи, у дома, привлеченные слабыми отблесками масляного светильника в комнате Аврелия. Молчаливый преторианец в рукопожатии сообщил товарищам по оружию, что не меньше полудюжины злоумышленников скрываются за забором. Тем же способом он им обоим указал на цели справа и слева.

Левого противника Аврелий, обездвижил и обезопасил, поразив со спины сильным и точным ударом прямо в крестец тупым концом крепкого отцовского пилума. Такому вот приему его научил искуснейший воин Горс в Картаге.

Турдетану же меч не понадобился. Того что справа он медвежьим броском подмял и оглушил ударом могучего кулака.

Зато вооружившийся гладием Эводий встретил упорнейшего врага. Пока Турдетан и Аврелий примеривались, как бы им половчее пособить соратнику, лязг мечей разбудил Алипия, опрометью выскочившего наружу с зажженным факелом. Скажем, очень опрометчиво спросонок.

Однако от дальнейших ратных глупостей в ночном переполохе его удержал страшно звериный крик петуха Линкея, заполошенно заоравшего с крыши конюшни. Петух не закукарекал попросту спросонья, но издал злобный пронзительный боевой рыкающий клич, от какого стынет кровь в жилах. Так он обычно принимает чужих прошеных и непрошеных гостей, но на сей раз с перепугу превзошел себя самого.

Даже Турдетан вчера с непривычки едва не испугался. Чего уж тут говорить о трусливых разбойниках, прятавшихся в винограднике! Только и услышали громкий топот ног всего их стада, панически рванувшегося прочь, кто куда от такого вот страшного места, где незваных чужаков истинно миротворчески и победоносно привечают во всеоружии люди и животные.

Оставшийся один против всех последний из напавших на усадьбу предпочел не искушать воинскую фортуну и сдался на милость победителей. Он отбросил меч в сторону и рухнул на колени.

Троих пленников без промедления связали, оставив прохлаждаться до утра на конюшне. А там уж выяснять в утренней мудрости причины внезапного ночного нападения, а вслед за тем и доставить в город покушавшихся то ли на жизни, то ли позарившихся на невеликое имущество монастырских братьев-любомудров.

Через два дня в окрестностях Тагасты конные городские стражники выявили, изловили и пленили шайку тунеядствующих в попустительстве сельских рабов и бездельных колонов. К большому прискорбию Аврелия, среди плененных злодеев некстати обнаружился его отпущенник Икел.

Во время пристрастного допроса под пыткой выяснилось, что этот старый пьяница и бездельник навел приспешников по разбойному ремеслу на усадьбу будто бы многоимущего патрона, соблазнив их золотом и серебром, якобы здесь пребывающим в неприкосновенности после продажи фамильных имений.

Когда-то давно кормилица Эвнойя с ним развелась с согласия матроны-домины Моники, потому как Икела уличили в краже лошадиного корма, разжаловали из конюхов и отправили в деревню на страдные полевые работы. Жаль, но теперь Икелу предстоит жить всего лишь до очередного представления в городском амфитеатре, как и его подельникам, запятнавшим себя многими преступлениями на землях соседней Мадавры.

Туда, кстати, направлялся гонцом и надсмотрщиком Турдетан, заодно привезший другу Аврелию письмо от друга Скевия. В нем Скевий спрашивает совета, как ему быть, если отпущеннику Турдетану взбрендило стать христианским диаконом в Гиппо Регии. Лишиться столь надежного и верного слуги патрону Скевию крайне нежелательно, но служение православной церкви тоже дорогого стоит. Потому другу Аврелию стоило бы порасспросить глупого Турдетана и выяснить: годится ли тот для диаконской службы.

Кроме того Скевий Романиан сообщил медиоланскую новость о прохиндее Оксидраке, хитро заполучившем чин имперского агента-прознатчика в африканской провинции. На деле же проныра Паллантиан озабочен не республиканскими августейшими делами, но поиском и скупкой драгоценных гемм для западного кесаря Валентиниана. Между прочим, резиденцию избрал наш хитромудрый Оксидрак в достославном городе Гиппоне.

О себе же Скевий Романиан поведал, что задумал войти в долю с Константом Фезоном и основать в Картаге постоянную гладиаторскую школу. Старому Константу надоело странствовать по Африке и он принял обдуманное решение на склоне лет осесть в хорошем городе. Тем более, старичок и жениться вознамерился в третий раз.

По данным поводам-мотивам любомудрые консультации-пожелания Аврелия никому из них не нужны. Потому что заведомо известно, насколько тагастийский затворник не одобряет брачных уз, жестокой травли зверями преступников и смертоубийственные гладиаторские бои.

Наверное поэтому, его отпущенник Нумант Иберик, по-язычески в том же письме желающий ему в добрый час удачи, избрал, почитай вам, мирное искусство гладиатора-пегниария, где бойцы вооружены лишь боевыми посохами и утяжеленными кнутами. Все же, нередко нынешний субпрокуратор гладиаторской школы Нумант выступает кровавым скиссором-резателем, за что прежде приобрел прозвище Иберийский Волк.

Впрочем и между прочим, Аврелий не осуждал ни Нуманта, ни Скевия с Константом за потакание кровожадным вожделениям толпы. Небескорыстно угождая ей, они, подобно собачьим софистам-киникам, зарабатывают на ней деньги.

К тому же и он сам не без греха, если так крепко и метко приложил одного из корыстолюбивых псов-разбойников, напавших на его усадьбу-монастырь, что у того напрочь отнялись обе ноги.

Хотелось бы несчастному сказать: мол, встань, мил человече, и ходи ты с Богом на своих двоих. Но по поводу и без повода докучно испрашивать от Бога чудес есть последнее дело для богобоязненного человека.

Таковым, коли так к слову пришлось, было пятое правило Августина о смиренной и блаженной монастырской жизни. Он недвусмысленно провозгласил даже не думать о сомнительных попытках кого-нибудь исцелить именем Божиим.

Оно вам известно: едва кто-либо заявит о праведном житии, объявится аскетом, анахоретом, схимником, столпником или еще каким-нибудь чистейшим угодником Божьим, как тотчас невежественное простонародье начинает тянуться к нему за исцелением. Причем не без лукавомудреной задней мысли — чуть что не так с излечением недужных, калек и уродов, тут же позорно ославят нечистым лжепророком. Или того хуже, поскольку в просторечных кривотолках проклянут, осудят и подвергнут грязному сомнению его вероисповедание.