Блаженство по Августину

Да не искушай Господа Бога твоего, и Он не введет тебя во искушение!

Шестое монастырское правило Августина касалось культуры речи и запрещало как бы то ни было и чем бы то ни было клясться по-язычески или же всуе будто бы по-христиански.

Никаких вам клятв, братья мои во Христе! Не то худо будет… Вплоть до остракизма, — выразимся образно по-гречески. Ибо от суесловной клятвы до клятвопреступления один короткий шаг, ведущий к изгнанию из общины.

Греческие глиняные черепки-остраконы нам ни к чему, если имя изгоняемого клятвопреступника и нарушителя правил монастырского благочиния абсолютное большинство его сотоварищей без лицеприятия напишет на восковой дощечке…

«При крайнем развращении нравов древний обычай клятвы сохраняется не для того, чтобы удерживать от злодейства страхом религии, а для того, чтобы к другим злодействам прибавлять и клятвопреступления», — позднее резко сформулирует Блаженный Августин в книге третьей «О Граде Божием».

Однако до того, в ноябрьские ноны, накануне достопамятного дня своего тридцать пятого имянаречения Аврелий отменно находился в самочувствии, самодовольствии и самодостаточности умиротворенного, счастливого и блаженного мудреца. Ничто и никто не омрачали его светлого смиренномудрого мироощущения той изумительной необычайно теплой и сухой осенью.

Scriptum factum [2] .

Отсюда пришло на ум философское инструментальное название для их приятного уму и душеполезного общежительства, с общего одобрения нареченного Органоном.

КАПИТУЛ XXIII

Год 1145-й от основания Великого Рима.

8-й год империума Валентиниана Секундуса, августа и кесаря Запада. 13-й год империума Теодосия, августа и кесаря Востока.

2

Написанное сделано (лат.)

Год 391-й от Рождества Христова.

Тагаста и Гиппо Регий в проконсульской Нумидии. От мартовских ид к сентябрьским календам.

Последовательная цепкая неудовлетворенность самим собой, собственной, будто бы счастливой и удачливой, блаженно удавшейся жизнью возникла у Аврелия, вероятно, весной спустя полтора года после организационного основания монастырской общины философов.

И самообвинения в умственной гордыне тут ни при чем. В ней он непрестанно раскаивается перед Богом и людьми, поистине ясно себе отдает в том отчет — чистосердечно и нелицеприятно.

В первую очередь личную недостаточность, убожество, ущербность Аврелий налицо видел и находил в учениках-аколитах. Его четвертое правило любомудрой монастырской жизни исполняется менее, чем наполовину, если пишет он один, а остальные лишь переписывают с большим или меньшим количеством огрехов творения многоученейшего брата Аврелия или же прочих достопамятных учителей христианской мудрости.

Кого-либо того желающего он может худо-бедно обучить, с большего способен вложить ему в голову любые знания. Однако не в силах мало-мальски научить верных учеников стремлению к познанию миропорядка, сотворенного в Премудрости Господней, и способностям к творческому труду.

Какое ни возьми их сочинение, оно никуда не выходит за ограниченные слабомысленные рамки ученических работ школяров-риторов или даже грамматиков. При этом все как один горазды на устные разглагольствования о чем угодно, но придать им вразумительную письменную форму категорически не в состоянии.

Тот же Татий, кому Святой Павел Тарсянин доверял записывать под диктовку и править апостольские послания, побольше сделал, если ему приписывается протоевангелие Иисуса Христа с кратким жизнеописанием Спасителя и сборником истинных изречений Христовых.

Знания и книжная писцовая мудрость далеко не суть всё и вся, когда б им можно предпочесть смиренное благочестие слабых и простых умов, не предрасположенных впадать в простонародную спесь умничающих невежд-неуков, отвратно кичащимся безграмотным незнанием.

По счастью и соизволению Господню, благородным и знающим аколитами некоего убогого философа Аврелия, знать, достает смиренномудрия, а гордыню и самомнение они почитают величайшими грехами. Потому и зарабатывают смиренно кое-какой хлеб насущный, прилежно переписывая для тагастийского книготорговца Зоиппа все, чего он ни попросит.

А тот лишнего им и не предлагает, ограничиваясь душеполезными христианскими произведениями либо развлекательной эпической классикой.

Полными затворниками и отшельниками они не живут. Постоянно ходят в Тагасту, чтобы соборно помолиться в каком-нибудь из трех тамошних храмов Божьих. Да и заедино омыться, изгнать телесную скорбь, очиститься душевным телом и безгрешным делом в термах проконсула Поллиния.

Если не мужественным сном, то духом единым они сильны. Никоим модусом и градусом правил любомудрой монастырской жизни сознательно не нарушают, о чем-либо непотребном не помышляют и не размышляют.

Более того, за последний год в их мужском монастыре появились два новых брата, привлеченные их примером праведного благочестивого отшельничества от мира сего. Оба внесли основательный денежный вклад в общий пекуний и приняли годичный обет молчания.

Ну и слава Богу, поскольку сказать им по сути нечего, ослам тупоголовым!..

В очередной раз выругав себя за недостаток незлобивой любви к сущеглупым ближним своим, Аврелий вернулся к прежним размышлениям насчет их монастырского житья-бытья неподалеку от Тагасты.

В округе стало небезопасно, католики-поселяне поговаривают о шайке киркумкеллионов-агонистиков. Допустим, конная стража каких-либо разбойных еретиков не обнаружила ни вблизи, ни вдали, но на всякий насильственный случай завели в монастыре трехлетнего молосского кобеля по кличке Ячмень Спартакус.

Гладиаторским когноменом пса неспроста наделили за феноменальную способность ежедневно продовольствоваться постной ячменной похлебкой и всегдашнюю кровожадную готовность отведать какого ни случись поблизости бегающего, ползающего или ходячего мяса. Развратную парочку пришлых побродяжек-нищих, неосторожно приблизившихся на рассвете к усадьбе, он едва-едва не заел до смерти.

Благо бдящий от зари до зари петух Линкей громогласно поднял вселенскую тревогу, и горемыки насилу остались живы. Об их здоровье этого не скажешь, сколь скоро Спартакус мужчину оскопил на закуску, а одной женской ягодицей славно позавтракал, если правая была не менее упитана, как и оставшаяся в целости левая.

Чтоб не вышло от Спартакуса худшего зла и нежданного нападения на гениталии добродетельных квиритов, теперь днем его держат на цепи. Пускай же знакомых ему людей и тех, с кем они мирно разговаривают, умный сторож, конгениально и филогенетически, принимает за своих. Никого без толку не облаивает, только молча и настороженно, ушки на макушке, наблюдает. Нападает он, наверное, тоже молчком.