Близкие
Шрифт:
Денис пытался вспомнить какие-то автовокзалы, узнать какие-то приметы местности, но ничего не помнил и не узнавал. Родной город встретил его гримасой подчеркнутого безразличия – зевнули ворота, блеснула табличка, замаячило ветхое здание автостанции.
Он мог ехать автомобилем, но ему хотелось именно так проделать свой путь в обратном направлении. Шел пешком до родительского дома теми же улицами, по которым гонял в детстве на велосипеде, мимо футбольного поля, где когда-то допоздна пропадал с мальчишками. Шел пешком налегке – не чувствуя ни гнета багажа,
Толкнул калитку и вошел во двор. Тот же забор, только немного покосился. Тот же дом, только немного потемнел. Залаял незнакомый пес, не признавая в нем того, кому можно доверять.
– Кто? – мать вышла на крыльцо, сделала к нему шаг и замерла. – Денис? Сыночек!
Это по телефону сложно понять, сложно почувствовать. А взяв за руку, намного проще.
– Замолчи, Малыш! Это же Денис.
Пес облаивал Дениса отчаянно.
– Случилось что-то? – спросила мама.
– Нет, ничего не случилось. Я на несколько дней всего. Соскучился…
Мама не красит волос и носит косыночку, как бабушка. Это как-то неприятно кольнуло.
Дома время течет иначе. Это то самое законсервированное время, которое он торопил в детстве, чтобы поскорее вырасти и уехать. Теперь Денис не торопит замедленное домашнее время. Сходили с матерью на кладбище, убрали могилу отца – умершего одинокой смертью, брошенного той, ради которой он бросил их, не покаявшегося, не прощенного. Она убирает здесь каждый год и хранит обиду в своем сердце – за такой же высокой оградой. И обметать надгробные плиты, и вспоминать о нем – одинаково больно.
– Разве ты совсем не умеешь прощать? – спрашивает Денис.
– Умею. Но для него – нет у меня прощения.
– А для меня?
– Много всего про тебя рассказывали, – она качает головой. – И я всем говорила: мой сын не такой.
– А теперь… веришь им всем?
– Не верю. Чувствую, что случилось у тебя что-то, а ты жалеешь меня и не признаешься.
– Нет, ничего не случилось.
Денис возвращается назад, и путь этот кажется ему легким, как полет по воздуху. Теперь он узнает все станции, и поля, и лесополосы. И, значит, это его единственно возможный путь в единственно верном направлении – к центру персональной галактики.
Цветут сады. Денис любуется из окна автобуса на яблоневые деревья и почти не замечает шуршания газет вокруг.
Неожиданно звонит Ветвицкая:
– Дэн, привет. Не очень отрываю? Разговор к тебе есть – на сто миллионов дойч-евро-фунтов-стерлингов. Ну, почти. Мне в холдинг нужен надежный человек – директор направления и при этом толковый редактор. Я за ценой не постою. У тебя там шумно. Хорошо было бы не по телефону поговорить. Если сама идея тебя не отталкивает…
– Не отталкивает, а привлекает, – усмехается Денис.
– Мы учли твою занятость, телевидение. Подобрали очень хорошую команду – люди рады возможности у тебя учиться.
– Но…
– Не отказывайся, Денис! – просит Ветвицкая. – Нужно встретиться, все обсудить.
–
Да у меня со здоровьем плохо, – пытается объяснить Денис.– Нашел, что придумать! – смеется она. – Не хочу даже слушать. В общем, увидимся. Да, кстати, на похоронах Матейко будешь? Там и поговорим.
– Когда..?
– Во вторник.
– И кто там… обычная тусовка?
– Вечно ты со своей иронией! – хихикает Ветвицкая. – Соберутся только близкие. Скромно проводят. Короче, там и пересечемся – на банкете.
Она прощается, а Денис продолжает смотреть на цветущие сады за окном автобуса. Это в городе пыль, а за городом – чисто и ясно. Макс, может, карасей ловит. Стефана хоронят. Оксана на работе. Костик в пустыне кино снимает. Все на своих местах, а потерянный смысл слов никак не вернется.
28. Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, ОКСАНА.
Грандиозная тусовка. С речами и бумажными салфетками. Одноразовые речи, одноразовые салфетки. Все добром вспоминают. Денис обходит гроб кругами, как можно дальше. И вдруг натыкается в толпе на Ревзина. Сашка Ревзин – уже не «молодой» режиссер и не «подающий надежды». Он уже и подал, и оправдал, и дальше гонит в том же темпе.
– Ты не в пустыне? – спрашивает его Денис, и Сашка отмахивается.
– Какая нах пустыня? Там и без меня верблюдов хватает! Думали когда-то, все вместе туда завалим с классным сценарием – я, Костик, Стефан. Стеф бы главную роль играл. А теперь снимаем там хрен знает что – в память о нем…
– И как..?
– Да так, – Сашка пожимает плечами. – Роль-то под него была написана. Под мальчика с голубыми глазами. А теперь Поддубный играет и каждый день мне предъявы засылает, типа он характер не понял.
– Мало ли мальчиков с голубыми глазами…
– Немало. Но таких, как Стеф, нет больше, – вдруг серьезно отвечает Ревзин.
– А Костик как? – спрашивает Денис неопределенно.
– Костик держится. Там не жарко, ветер только сильный. Все сцены с погонями, взрывами и каскадерами уже отсняли. Осталось нагнать психологизму. Он умеет, ты знаешь. Ну, ты же сам его учил. А вообще – всем не сладко.
И, слушая Ревзина, хочется верить, что так все и есть. Снимают в память о друге, Костик не мог оставить работу, а Сашка – тут, с пачкой салфеток в руке, с по-настоящему мокрыми глазами…
– Про наркотики? – спрашивает зачем-то Денис.
– Да. С клуба начинается и тянется по трафику – до Казахстана. В клубе и придумали, когда стали интересоваться, как и откуда идет товар… А ты как? Я слышал что-то о ток-шоу…
– Покоряю новые горизонты, – кивает Денис.
– Ну, буду иметь тебя в виду, – усмехается Сашка.
– Штефан, сына, на кого ты ме опустил? – причитает мать Стефана, сбиваясь на тот язык, который пыталась вытравить из собственной памяти.
Откуда-то сзади напирает Ветвицкая, упираясь острым локтем Денису в спину. Он спешит убраться, не дожидаясь поминального банкета. Зубы выстукивают какую-то жуткую мелодию.