Блудное художество

– Нет. Не пойду.

– Ступай, дура, ну?!
– Марфа вдруг сделалась грозна, однако ее суровый вид не больно испугал Дуньку.

– А ты мне не приказывай, Марфа Ивановна!

– Да тошно ж ему! С французенкой сцепился, совсем сдурел… Подрался с кем-то, вишь, рукав ему из кафтана выдрали, пришел грязный, как свинья, сколь ни пьет - все ему мало… Дуня, я его таким отродясь не видала! Экая заноза эта французенка, а?… Неужто тебе его не жаль?…

И Марфа попыталась заглянуть Дуньке в глаза. Но безуспешно - шалая девка глядела в пол.

Вдруг она решилась.

– И стерва ж ты, Марфа Ивановна, - тихо сказала Дунька и, развернувшись, побежала по лестнице наверх.

Марфа не обиделась, а словно бы молча согласилась с Дунькиным определением. Даже с некой тайной радостью - она добилась своего. И странной была эта радость.

– Поди… не поскупись… Поди… - шептала Марфа вслед Дуньке.

И скрипнула дверь наверху, и захлопнулась, а она все стояла у подножья лестницы и глядела на ту дверь, все стояла и глядела.

* * *

Саша Коробов отпросился у Архарова на два дня, сказал, что посмотрит праздник на Ходынском лугу и потом переночует у приятеля. Так оно и было - он не солгал, да и всей правды не сообщил.

Правда же была такова - Саша встретил бывшего своего однокашника, такого ж бешеного поклонника астрономии, ныне оказавшегося учителем арифметики в Воспитательном доме. Приятель повел его к себе - показать книгу, которую они оба в бытность студентами искали, да нигде не отыскали.

Это был трактат Бернара де Фонтенеля «Разговоры о множестве миров», еще при покойной государыне Елизавете запрещенный, как противный вере и нравственности. Перевел его с французского лет сорок назад еще князь Антиох Кантемир, и он же написал подробные комментарии. Книга даже была издана, причем роскошно, в коричневом кожаном переплете, но примерно двадцать лет назад вышло постановление синода, в котором было ясно сказано: «дабы никто отнюдь ничего писать и печатать как о множестве миров, так и о всем другом, вере святой противном и с честными нравами несогласном, под жесточайшем за преступление наказанием, не отваживался, а находящуюся бы ныне во многих руках книгу о множестве миров Фонтенеля, переведенную князем Кантемиром, указать везде отобрать и прислать в Синод».

Едва ли не все изданные книжки полетели в печь или были отправлены в размол на бумажную мельницу. Уцелевшие хранились в большой тайне. Потому Саша радостно принял приглашение приятеля и пошел смотреть трактат Фонтенеля. Увидел же не толстый том ученых рассуждений, а юную сестрицу однокашника, которая сидела у окошка и шила ему рубашку.

Саша отнюдь не собирался жениться. Все лекаря ему хором твердили, что при его здоровье супружество противопоказано. Однако девица ему понравилась. И он решил малость приволокнуться - так, в меру, не слишком смущая красавицу и себя самого. Ему не было еще тридцати, до сей поры он ни за кем не махал - голова была занята чересчур высокими материями и службой, - и потому он понятия не имел, с чего бы начать. К счастью, сестрица узнала от соседок, что на Ходынском лугу будет неслыханный праздник, и стала туда проситься.

Родители и брат не хотели пускать - мало ли что случится с молодой девушкой в такой суматохе, пусть даже она пойдет с братом. Тогда Саша вызвался сопровождать - все знали, что он служит секретарем у обер-полицмейстера, можно сказать - сам архаровец, и поверили, что при нем девица будет в безопасности.

Вот они втроем - Саша, приятель Гриша Анучин и его сестрица Грушенька - и отправились на Ходынский луг веселиться. Саша по такому случаю принарядился и новую черную бархатную ленту для косицы купил, а Никодимка ее преизрядным бантом завязал.

Грушенька тоже, кстати, надела лучшее свое платьице и башмачки. Не то чтоб ей так уж хотелось нравиться этому немолодому забавному кавалеру, у которого одни науки на уме, а просто так, ради праздника. Ну, и понравиться тоже - это само собой…

День был солнечный - как нарочно для большого гулянья, знакомый извозчик не заломил цену для почтенного господина - секретаря самого обер-полицмейстера, но ехали медленно - вся Тверская была забита пешим народом. На Ходынский луг шли семьями, а семьи были немалые. Пришлось ехать в объезд.

Саша первым делом отыскал полицейских драгун, что конными патрулями разъезжали вокруг Ходынского луга, и они ему подсказали, где найти архаровцев.

Поскольку переодетым полицейским и десятским предстояло замешаться в толпу, Саша и уговорился со Степаном Канзафаровым ходить вместе. И когда народ пустили на Ходынский луг к увеселениям, они так вчетвером и бродили.

К жареным быкам даже пробиваться не стали - ну их, это утеха для простонародья, а пироги и пряники Степан пообещал вынести из буфета. Пошли смотреть, как качаются на качелях, простых и перекидных. Простые качели бывали обыкновенно в московских дворах и Грушенька их знала, а вот от больших перекидных обеими руками за щеко от страха ухватилась. Были они с виду - как огромное колесо, к которому приделаны дощатые люльки, и находились любители, забравшись в эти люльки, повисеть при неторопливом обороте колеса вниз головой, даже отчаянные девки - и те туда лезли. Визгу было - хоть уши затыкай.

Саша не осмелился предложить Грушеньке покататься на простых качелях, а Грише это и в ум не взбрело. Они пошли дальше - мимо пивного шатра-»колокола», мимо лотков с лакомствами, к палаткам цыган - смотреть медведей. Саша только успевал отмахиваться от бузников и сбитенщиков, предлагавших свой товар.

Но у самых палаток им попался Гришин знакомец, спешивший прочь.

– Нешто это медведи?
– возмущался он.
– Идем со мной, мне показали - вон там мужики из Курмыша медведей привели. Так то медведи! Мало что, вставши на дыбки, кланяются, по-солдатски маршируют, и на палке, как малые ребята, катаются! Так они еще у хозяина из-за щеки лапой табак вынимают! Когтем цепляют, не иначе! Сказывали - вино и пиво пьют!

Все вместе отправились смотреть курмышских медведей, и оказалось, что на них и покататься можно. Грушенька взмолилась, как дитя, и Саша, дав две копейки, помог ей сесть на медвежью спину и за руку держал, пока она проехала с десяток шагов.

Душа его впала в неслыханный восторг - умник и книжник впервые в жизни держал вот так девичью руку. Но это было еще не все - они рядышком сели в люльку карусели. Гриша отговорился головокружением, а Саша катался с Грушенькой, пока ей не надоело. Вот это воистину был праздник - куда значительнее Кючук-Кайнарджийского мира с турками!

Пока он развлекался, Степан изловил мошенника, успевшего вынуть кошелек из чьего-то кармана, и, заломив подлецу руку, быстро выволок его из толпы, потащил к драгунам. Только успел крикнуть Грише, чтоб никуда без него не уходили, тут стояли.

Пока ждали Степана, встретились у каруселей с почтенным семейством Гришиного соседа - отставного майора Молодцова - с его сынами и невестками, а также внуками. Внукам, десятилетним близнецам, кто-то рассказал про штукаря, умеющего подбрасывать в воздух множество предметов и не давать им падать наземь. Они на масленичном гулянии видели шута, кидающего три яйца и три деревянные ложки, но этого им было мало, а на Ходынском лугу где-то подвизался великий мастер, кидающий шесть тарелок, да так быстро, что уследить за ними было совершенно невозможно.

– Пойдем поищем, - сказал, усмехаясь, Молодцов, - не то от от них покою не будет. Сами, чего доброго, в шуты пойдут, сколь яиц у хозяйки моей стянули да, кидаючи, поколотили!

Тут же принаряженные, в чистеньких кафтанчиках близнецы получили от бабушки по легкому подзатыльнику - чтоб не забывались.

Удивительного штукаря отыскали возле самой крпости «Еникале», он стоял там на помосте и держал в воздухе разом три табакерки и две винные бутылки, а на лбу имел трость и, запрокинув голову, преловко ее удерживал. Народ, окруживший помост, едва не крестился, глядя на такое мастерство. Штукарь и точно был похож на черта - высокий, худой, носатый, черномазый.