Блудное художество
Шрифт:
– Сашка! Беги за ним, Сашка!
– заорал Федька.
– Справа заходи!
Саша, видевший лихие маневры штукаря, исчез.
– Федя, помоги мне, - позвал Степан.
– Он меня в плечо ткнул, жилу бы не перешиб.
Федька опустился рядом с ним на колено.
– Вот сукин сын!
– сказал он сердито.
– Прощайся, Степа, с кафтаном.
И, оттянув ткань, ловко отхватил разом рукав кафтана и рубахи, обнажил раненое правое плечо.
Среди прочего добра в карманах у архаровцев частенько лежала полоса холста, туго смотанная, на случай ран, и всякий из них умел наложить простую повязку.
– Жилу, кажись, не перешиб. Кабы жилу - кровища бы хлестала. Как это ты с ним сразу схватился?
– Черт его знает! Я сказал лишь, что ему в Москве быть не велено, так чтоб тут же убирался, а он нож выхватил! Ну да и я не лыком шит - удар-то отбил, и мы сцепились… Он, подлец, верткий, как змея… Спасибо - ты вовремя подоспел…
Пока Степан говорил, Федька помог ему подняться и усадил на короб.
– Будь здесь, я за тобой наших пришлю, сиди тихо, - велел он.
– Может, он за добром своим вернется… Ах, сукин сын, мало ему Абросимова…
– Так это… - начал было Канзафаров.
– Так он самый! Это он в елизаровском дома Абросимова заколол! Я его рожу сатанинскую сразу признал! Хоть он там без парика был, а тут - в парике! И раньше бы мне ту обезьяну вспомнить проклятую! А, вишь, он всем головы заморочил! На что пертовый маз хитер - и тот его отпустил!
– Точно ли он?
– Точно! Я его, как тебя, тогда видел! Сиди, я скоро!
И Федька, отдав Степану свой нож, заковылял к прорехе.
Он выбрался из-под помоста. На него не обратили внимания - наверху тешеншпилер, приняв протянутую из толпы по его просьбе круглую русскую шляпу, обещал напоить из нее вином хозяина, и мальчик, одетый в красный камзольчик и желтые штаны, держал наготове стакан.
– Кара фаре вот маршаре! Рекомадире!
– на неизвестном языке возгласил тешеншпилер, перевернул шляпу - и из нее в стакан полилось красное вино. Публика завопила. Тешеншпилер подошел к самому краю помоста, присел на корточки и протянул стакан хозяину шляпы. Тут все притихли.
– Вот те крест, вино!
– отпив, громко сообщил мужчина.
– Да и какое! Ну, брат, ловок! Слезай, и мы тебя не хуже угостим!
Федьке уже было не до развлечений - а лишь бы скорее добраться до пирамид с жарким, где собирался быть Тимофей и уж во всяком случае были полицейские драгуны.
Кое-как отойдя от толпы, с трех сторон окружившей помост с тешеншпилером, он посмотрел по сторонам. Саши нигде не заметил. Это значило, что Коробову удалось найти штукаря и пойти за ним следом.
Федька не надеялся, что архаровскому секретарю удастся изловить опытного убийцу. Он только хотел, чтобы Саша как можно дольше издали сопровождал эту сволочь. А коли бы секретарю удалось наткнуться на кого-то из архаровцев - так было бы и вовсе замечательно. Только бы у него хватило ума не подходить к убийце слишком близко…
Наутро в архаровской голове первой проснулась мысль об отраве. Рот был изнутри отвратителен. Отродясь обер-полицмейстер не напивался до такого состояния, о котором говорят: в пасти будто эскадрон
ночевал.Архаров открыл глаза и приподнял голову. Тут оказалось, что за ночь кто-то заполнил ее жидким чугуном.
Местность, куда он угодил, была опознана не сразу. Тесная комнатка, на стене - платья, покрытые розовым немецким ситцем в мелкий цветочек, на окне - геранька с большими розовыми соцветиями, да и занавеска, да и скатерка… и край стеганого одеяла… Марфино гнездышко было невыносимо розовым.
– Марфа!
– позвал Архаров.
– Марфа Ивановна!…
Получилось отнюдь не так громко, как желалось бы.
– Прелестно… - сказал сам себе Архаров, пытаясь восстановить в памяти вчерашние блуждания. Хорош обер-полицмейстер! Выпил черт знает в каком зловредном кабаке всю отраву, ободрал о какую-то пьяную сволочь кулак, чудом дотащился до Марфиного домишка… Дунька!… Тут была Дунька!…
Дверь чуть приоткрылась.
– Дуня… - позвал Архаров.
Дверь тут же захлопнулась. Кто-то очень быстро и почти бесшумно сбежал вниз по лестнице. Потом раздались шаги более увесистые - Марфины.
Она вошла в розовое гнездышко и первым делом подобрала упавшие на пол архаровские штаны.
– Не бойся, дурочка, - сказала она, вешая штаны на стул.
– Ступай сюда, поднеси… чему я тебя учила?…
Появилась Наташка с ковшиком, нерешительно подошла к постели.
– Пей, сударь, рассол у меня самый ядреный, нарочно для кавалеров держу. Наташка, подсоби-ка господину обер-полицмейстеру.
Девчонка присела на край постели, приобняла Архарова, помогла подняться и, придерживая его за плечо одной рукой, другой поднесла к губам ковшик. Обер-полицмейстер отхлебнул - и глаза у него на лоб полезли.
– Ма… Марфа!… Это что за гадость такая?!
– воскликнул он, опомнившись.
– А что? Крепко продирает?
– невиннейше осведомилась она.
– Так и задумано. Поди, Наташа, прочь. Пожарь яишенку из полудюжины яичек, хлеба хорошего отрежь, уставь все на подносе, как я учила…
– Сюда, что ли, сервировать хочешь? Оставь, я спущусь. Ты, красавица, мне с колодца ледяной воды ведерко принеси-ка, - велел Архаров.
– Ох, Марфа, как я еще Богу душу не отдал…
Наташа выскочила за дверь.
– И так запросто не отдашь, не надейся. Еще помучаешься, сударь.
– Да уж мучаюсь… Слушай… Мне спьяну пригрезилось, или тут впрямь Дунька была?
– Была, подвалилась к тебе под бочок. А ты, сударь, пьян-то пьян, а свое кавалерское дело разумеешь. Я тут за стенкой ночевала - долгонько ты угомониться не мог.
– Ох… кой час било?…
– Обеденный, Николай Петрович.
– Дуньку, стало быть, осчастливил… чего еще натворил?…
– Меня непотребным образом хватал.
– Тебя?!
Вот тут хмельная дурь, лишь малость отступившая перед крепким холодным рассолом, съежилась, освободила хотя бы частично обер-полицмейстерскую голову.
– Меня, сударь. Да я-то что, мне в радость, когда такой ядреный кавалер потискать изволит. А Наташку я прогнала, чтоб тебе под горячую руку не попалась… или под что иное…
– А Дунька откуда взялась?
– А так… забежала… - несколько смутившись, отвечала Марфа.
– Она, как стемнеет, забегает по-свойски, не чужие, чай… Тебе одеться-то пособить?