Блудное художество

– Сам управлюсь, ступай, я тут же буду.

Марфа вышла. Архаров потянулся за штанами. Чувствовал он себя прескверно. Вся надежда была на ведро ледяной воды.

Решив, что обувание ног для него сейчас непосильная, да и не нужная задача, он заправил рубаху в штаны, накинул на плечи кафтан и пошлепал на кухню босиком.

Спустившись с лестницы, он столкнулся с молодым то ли иноком, то ли иереем, не понять - темно-синюю рясу могли носить и те, и другие. Отчаянно покраснев, неожиданный Марфин гость поспешил прочь, двумя руками прижимая к груди узелок. Архаров постоял, подумал и явился на кухню.

Марфа толкла заправку в кислую капусту, что уже стояла на столе в большой миске, Наташка солила яичницу-глазунью, пожаренную на сале, так что из толстого слоя сгустившегося белка торчали темные шкварки.

– А для чего иерей Божий приходил?
– спросил Архаров.
– Краденое приносил или девка ему приглянулась?

Марфа рассмеялась и, попробовала заправку с пальца. Сочтя, что и перца, и сахара хватает, вылила ее в миску и стала ловко ворошить капусту.

– Ох, ты и насмешишь, сударь! Ни то, ни другое, а приходил он за бородой.

– У него ж своя есть.

– Своя, да худая, клочьями растет. А что ж за поп без бороды? Она вот этак должна лежать на одеянии, - Марфа показала растопыренными ладонями бородищу шириной во всю свою необъятную грудь, а длиной - до пупа.
– Весь приход смеется - батька-де у нас, как ощипанное куря. Ну, я ему травку толченую дала заваривать да мыть личико дважды в день.

– Заморская, поди, травка?
– серьезно спросил Архаров.

– Батюшка Николай Петрович, как есть заморская! Вот, видишь, забор у меня? А по ту сторону у калитки полынь растет, я Тетеркину ее истреблять не велю.

– Видел. Та полынь уже с дерево ростом будет.

– Ну так с нее листья обдираю, сушу да толку. И точно борода в рост с того идет! Сколько уж раз бывало…

– Так ты у нас теперь бабка-лечейка?

– Николай Петрович, сударь мой, а то ты не ведаешь моих дел?
– спросила Марфа.
– Еще при Иване Иваныче моем незабвенном, черти б его драли, была эта морока - приплетется каторжник, колодник, на лбу и на щеках знаки. А Ивану Иванычу он для каких-то дел на Москве нужен. Ну вот и моют его полынным отваром, чтобы щеки скорее да гуще заросли. Оттуда и знаю…

– Заморская, выходит, травка… - задумчиво подытожил он.

– Заморская, сударь, из самой Франции, из городу Берлину!
– тут же бойко отрапортовала Марфа, зная по опыту, что человек грамотный от такой географии тут же буйно хохочет.

Но хохота не было. Архаров уставился в пол и молчал.

– Марфа Ивановна, а помнишь, как в чуму с девками промышляла?
– наконец спросил он.
– Помнишь, у тебя все Лизеты и Анеты были из Франции, из города Берлина?

– Ох, как не помнить… а кавалерам-то нравится!… Наташка! Тебе что господин обер-полицмейстер велел? Ну-ка, оставь сковородку да живо за водой!

Шлепнув Наташку по заднице, чтобы придать ей скорости, Марфа сама встала к плите, а Архаров, кряхтя, побрел на крыльцо. Наташка уже исчезла. Тетеркин, сидевший на завалинке со всем своим столярным прикладом, встал и поклонился. В руке у него была только что собранная игрушка - медведь и мужик, схватившись за бочонок, тащат его каждый в свою сторону. Только что оструганная древесина была чиста и, кажется, даже духовита - Архаров ощутил желание, как в детстве, понюхать игрушку.

На крыльцо вышла Марфа. Через плечо у нее висело грубое льняное полотенце, сероватое с красной вышивкой, зато большое - впору турецкую чалму накручивать. Некоторое время оба молча глядели на двор, как если бы вид утоптанной дорожки, и досок, и травы, и поленницы, и забора, и калитки могли пробудить мудрые мысли.

– Мои не прибегали?
– спросил наконец Архаров.

– Прибегали вечером. Тимофей дважды заглядывал, Скес… ну, Иван Львович мой…

Так Марфа звала Жана-Луи Клавароша, соблюдая разумное правило - баба в годах уже не может звать сожителя попросту, а должна уважительно.

– А ты?

– Так ты ж, сударь мой, еще не приходил. Они вечером прибегали, а ты знаешь когда заявился? Ко вторым петухам. Кто ж знал, что в «Негасимке» застрял?

О том, что Наташка уже бегала на Лубянку с записочкой для Тимофея, Марфа не доложила. А сам обер-полицмейстер тоже не сообразил, почему его вечером искали, а утром - не пожелали.

– Прелестно… - пробормотал Архаров.
– Нет, одного ведра мне будет мало.

– Наташка два принесет. Кто ж на коромысло одно вешает? Вода у нас плоховата, да на голову вылить - сгодится. Послушай, Николай Петрович, ты вон с государыней обедаешь - скажи, что на Москве вода плоха, а водовозам платить - никаких денег не станет, да и врут! Сам божится, что в бочке у него - студеная водица из Андроньевского колодца, а отхлебнешь - конским навозом отдает.

– Так что ж, государыня тебе новый колодец выкопает?

– Да пусть бы приказала в удобных местах новые колодцы рыть. А то к соседям девку гоняю, а она у меня худенькая, силы еще не накопила, хотя…

Тут Марфа замолчала и улыбнулась.

– Да нет, силы-то накопила… - рассеянно сказал Архаров, глядя, как Наташка, отворив калитку, входит бочком, и два ведра плывут над землей, не колыхнувшись, такая у девки плавная походка, нарочно для ношения воды выработанная.

У самого крыльца Наташка присела и ведра встали наземь.

– Ну-ка, сударь, сойди да нагнись, а ты с крыльца полей, - распорядилась Марфа и поспешила на кухню - вспомнила о яичнице.

Архаров нагнулся, как велено, и Наташка, взойдя на крыльцо с ведром, все его вывернула на склоненную похмельную голову. Архаров невольно зафырчал, как конь, и дал знак лить из второго ведра.

Бодрость и веселье, совершенно неожиданное при его обстоятельствах, овладели сперва - телом… сперва - телом…

Теперь следовало жить дальше. Но иначе.

Он стоял в своей любимой позе - широко расставив согнутые в коленках ноги и как бы сидя на воздухе. Шею он вытянул сколь возможно дальше и мотал головой в ожидании, пока девчонка спустится и подаст ему полотенце. Брызги летени - как от искупавшегося барбоса.

Намотав полотенце на голову, Архаров на манер турецкого паши прибыл в кухню и сел к столу.

– С капустки начни. Там и лучок, и перец - вмиг поправишься. Твой Потап так-то не умеет.

Архаров попробовал. Капуста была выше всех похвал.

Поставив перед Архаровым сковородку, Марфа сама села напротив. И подперлась ручкой - этак со значением, приготовляя собеседника к тому, что сейчас он из ее румяных уст услышит нечто приятное.

Архаров же, вдруг ощутив зверский голод, расправлялся с яичницей и, торопясь, перемазался в желтке.