Блудное художество

Федька был не то что полон азарта - переполнен, азарт бил ключом, образуя над Федькиной головой незримую хмельную пену. Он полез звать хозяйку, был облаян цепным псом, да еще малининский петух вздумал защищать свой двор и кур - принялся наскакивать на архаровца, словно бы видя в нем соперника. Пришлось ретироваться.

Наконец на шум прибежала хозяйка с палкой.

– А ну, вон пошли!
– крикнула она из-за забора.
– Молодцов сейчас кликну, достанется вам!

– Она это!
– обрадовался Устин.
– Дросида Пантелеевна! Это я, Устин Петров! Пусти на двор, дельце есть!

Калитка приоткрылась. Выглянула статная баба лет сорока, оглядела архаровцев и осталась ими недовольна.

– Думала, врали про тебя, а ты и впрямь, - сказала она Устину.
– Нашел, где служить! Ну, чего надобно?

– У вас еще есть корова?

– А ты за молоком припожаловал?

Устин несколько растерялся. Тогда в разговор вступил Федька.

– Господин обер-полицмейстер велел разузнать, сколько где коров и как платят пастухам, - строго сказал он.
– И сказано обо всем ему в точности донести, а коли где явится вранье - будут наказывать.

Ему уже приходилось иметь дело с сердитыми московскими обывателями, и он научился их смирять.

– Какое дело боярам до наших коров?
– удивилась сердитая Дросида Пантелеевна.
– Держим одну - чтоб детишкам свое молоко и своя сметана были. И то уж надоела - вставай для нее спозаранку!

Кабы Федька и Устин были повнимательнее, то и поняли бы, что хозяйка здешнего двора - невеликая труженица. Любая баба отметила бы, что сорочка Дросиды Пантелеевны была не вышита, как полагалось бы, а по вороту и рукавам отделана полосками красно-синей льняной набойки, да и те были пришиты не потайным швом, а весьма заметным.

Оказалось, что коров в Зарядье немного, и очень скоро архаровцы знали, в каких дворах их держат. Выяснили также, что никаких подозрительных событий здесь в последнее время по утрам не случалось. Хозяйки, с которыми они потолковали, не приметили рыжего человека, босого и без порток.

– Куда ж он забрел в одном исподнем?
– спросил Федька Устина без малейшей надежды на ответ.
– Кабы он видел того человека, что принес Марфе золотую сухарницу, то выследил бы - и тут же в контору побежал.

– Пойдем к реке, - предложил печальный Устин, - поищем там следов. Коли Яшеньки более на свете нет - я себе сего вовеки не прощу!

– Да ты-то тут при чем?
– спросил Федька, удивленный не менее Архарова.

– Так он же помер без покаяния. А я-то мог ему внушить, донести до него святые словеса, а не донес! И из-за моего небрежения он, поди, в аду… Господи, страсти-то какие! Федя, ты можешь вообразить ад?

– Могу, - тут же отвечал Федька.
– Спустись вон к Ване в нижний подвал, там тебе и преисподняя, и черти.

Устин шарахнулся от него и обозвал богохульником.

Они вышли на берег Москвы-реки и дошли до устья Яузы. Никаких следов Скеса не обнаружилось.

– И точно - плывет он сейчас вниз и доплыл уже, поди, до Сабурова, коли раньше на берег не вынесло, - сказал понурый Федька.
– Река-то извилистая, то излука, то отмель. Наверно, завтра и прибегут десятские с новостью.

– Нет!
– воскликнул Устин.
– Не должно так быть! Не должно! Я ж молился за него!

– Сам же твердишь, что он в аду!

– Я не твержу! Я боюсь!

Федька махнул рукой и зашагал обратно. Устин поплелся следом.

– Федя, глянь!
– вдруг позвал он.

У кустов, за которыми не было видно забора, Устин нечаянно отыскал затоптанный в серый речной песок пояс. Это был простой тканый кушак, каким перехватывают рубаху, уже старый, с мохнатыми концами.

– Ну и что?
– уныло спросил Федька.
– А постой! Тут кто-то воевал!

В кустах, похоже, возились пьяные медведи.

Устин и Федька переглянулись.

– Калитка, - почему-то не громко сказал, а прошептал Федька.
– Где тут у них калитка?

Калитка нашлась саженях в пяти от места побоища. Федька постучал по ней - дворовый пес не залаял. Тогда он толкнул калитку.

Устин сперва держался у него за спиной, но пока Федька собирался войти - Устин проскочил во двор первым.

И сразу понял, что в доме неладно.

Об этом сообщил развязавшийся узел, лежавший у заднего крыльца. Кто-то впопыхах кое-как увязал одежду и сапоги, но не умял поплотнее, криво перекрестил углы простыни - все развалилось, а собирать и перевязывать заново, похоже, не было времени.

Федька достал нож.

– Ты хоть палку какую возьми, - безнадежно сказал он Устину.
– Думай, будто от псов отбиваешься.

После того, как Устин однажды в беседе о праве архаровцев первыми пускать в ход оружие привел вместо аргумента цитату из Священного Писания о необходимости, получив удар по правой щеке, подставить левую, полицейские присматривали, чтобы он не последовал цитате при выполнении служебных обязанностей.

В доме не было ни души. Федька и Устин, вооруженный катовищем от метлы, обошли все комнаты, заглянули во все каморки. И поняли - здесь жили несколько мужчин и по меньшей мере две женщины, но все они вдруг куда-то впопыхах подевались. Даже пса увели - осталась одна веревка, привязанная к забору.

– Ты побудь тут, я добегу до Феклы, приведу ее, - сказал Федька.
– Она тут всех знает. Может, сообразим, что к чему. Коли кто сунется - задерживай.

И убежал - волнение обычно мешало ему ходить пешком, а требовало скорости и некого внутреннего полета.

Устин уселся на крыльце и тосковал с четверть часа или поболее - пока не вернулся Федька.

– Фекла пропала!
– сообщил он.
– Детишки дома одни, бабы нет!

– Господи Иисусе!
– отвечал Устин.
– Это что же деется?!

– Велели ж ей дома сидеть!…

Устин развел руками.

Конечно, Федька предпочел бы, чтобы его напарником в этом розыске был некто иной. С Ушаковым, или с Тимофеем, или с Канзафаровым они могли бы сейчас дружно и на разные лады изругать дом, его жильцов, зловредного Скеса и сгинувшую Феклушку. Устин же в такого рода деле был не товарищ.

– Фу-у, аж в горле пересохло, - сказал Федька.
– Может, они нам квасу оставили?

Но в сенях нашелся только бочонок с квашеной капустой, от которого пахло очень подозрительно.