Блудные братья

– Вот-вот, – покивал Торрент. – И Ертаулов вам о том же твердит: чуждые, непонятные… Итак, ключевые моменты. Они же – горячие точки.

Точка первая, субъективная. «Это было необъяснимо и страшно». Вряд ли это вас заинтересует, поскольку указывает на естественный психологический дискомфорт субъекта, помещенного в неизвестную, потенциально враждебную, не поддающуюся осмыслению и восприятию органами чувств среду.

Точка вторая, оценочная. «Мы разные, мы настолько разные, как это только возможно… мы не можем сесть и обо всем договориться». Это для вас более привлекательно, ибо свидетельствует не только о предполагаемых и, возможно, непреодолимых сложностях во взаимоотношениях с оцениваемым объектом, но также и о неком оставшемся за кадром источнике противоречий.

Я не стану провидцем, если добавлю, что упомянутый источник недвусмысленно указан третьей точкой, резюмирующей: «То, что мы, существа из субсвета, сунулись в экзометрию, было чудовищной, дикой ошибкой»… Я понятно говорю?

– Понятно, – сказал Кратов. – Спасибо, доктор Торрент.

– Чтоб я пропал! – воскликнул тот. – Ушам не верю! Меня впервые назвали «доктором», а за окном – ни снега, ни града, ни урагана паршивого…

– Дождался, маленький, – усмехнулась Рашида.

– И что же вам понятно, коллега? – полюбопытствовал Спирин.

– А то, что нападения эти не случайны. Что ЭМ-звери – никакие не звери.

– Кто же? – испытующе спросил Спирин.

– Не знаю. Они действуют по своим правилам. Пытаются обращаться с нами, как умеют. Возможно, они просто хотят привлечь наше внимание. Но мы-то интерпретируем все происходящее иначе. Мы видим, что на наши корабли кто-то регулярно нападает. Нас хотят запугать. С нами не желают договариваться. И нас очень хотят выставить из экзометрии.

– Почему? – налегал Спирин.

– Потому что для нас это – способ передвижения, а для них – родной дом. И они не хотят, чтобы незваные гости следили в чистых комнатах грязной обувью. Так что нет Хаосу дела до нашей Галактики, и вообще никакой это не Хаос…

– Хаос, – нахмурилась Рашида. – Изначальное зияние, породившее Землю, Преисподнюю, Мрак, и Любовь… Что ты имел в виду?

– Пустяки, условное обозначение…

– Но ты рассуждаешь так, будто в болезненном бреде, что тебе наговорил Стас, есть какой-то смысл! Будто кто-то пытался использовать его как… как скорохода с письмом!..

– Хорош скороход! – хмыкнул Кратов. – Двадцать лет добирался, и все лесом да болотом… Рашуля, мы здесь уже битый час фантазируем и сочиняем, исходя из дерзкого допущения, будто кто-то нам что-то стремится сообщить!

– И в меру своей наивности пытаемся это сообщение прочесть, – присовокупил Спирин.

– Вот почему я и надеюсь на ментограмму ертауловского мозга, – сказал Кратов. – Не портретами ЭМ-зверинца он перегружен, а этим самым письмом. И тот бред, что он выдает все эти годы, лишь отдельные фразы, вразнобой выхваченные из текста.

– Возможно, возможно, – сказал Спирин. – Это очень складно объясняет все, что произошло с тахамауками с «Азмасфоха».

– Стаса они сделали почтальоном, – горько промолвил Кратов. – Против его воли. Сумку через плечо, ногу на гравискейт, и – айда… Но тогда при чем здесь я? Зачем они меня-то сделали «меченым атомом»?!

– Вы все при чем, – сказал Спирин. – Это было не простое письмо. Это было «длинное сообщение». И вы, все четверо, его приняли.

Часть четвертая Блудные братья IV

1

Ступать по ребристым плитам проспекта Буканеров и не ощущать мерзопакостного хлюпанья, не испытывать отвратительной сырости в обуви и в одежде – было ощущением невыразимо приятным. Этим вечером дождь в погодном расписании не значился. По высокому тропическому небу, подсвеченные закатом и рано взошедшей Цыганкой, бродили случайные облачка-пелеринки. Над горизонтом метались плотные столбы пульсирующего света – не то местный природный феномен, сродни земному «зеленому лучу», не то отблески какого-то чрезвычайно отдаленного веселья посреди океана. В прохладном воздухе разлито было обычное вечернее безумие.

– Удивительно, – сказал Кратов. – Сколько времени мы с тобой знакомы?

– Не поверю в твою забывчивость, – Идменк приподняла тонкую дужку брови, слегка нарушив ее идеальное начертание – Это какой-то намек?

– Вовсе нет. На что бы я вдруг стал тебе намекать? Если мне что-то от тебя понадобится, я назову это своим именем…

– Дождливая ночь с четырнадцатого на пятнадцатое ессуана. Почти сорок дней тому назад.

– Так вот: я не припоминаю, чтобы когда-то бродил здесь с тобой средь бела дня. Скажу больше: я и без тебя ни разу этого не делал. А что, на Эльдорадо бывает белый день?

– Бывает, – ответила Идменк. – Но он неинтересен. Он – лишь скука перед наступлением тьмы, когда все и начинается. В этом городе живут «совы».

– А есть другие города, где живут «жаворонки»?

– Конечно. Например, пляжи Южной Нирритии. Там не бывает дождей. Солнце заходит на четыре часа. Море всегда спокойно и ласково. Но если ты хочешь сломать себе шею, отправляйся в бухту Ифритов. Там гуляют десятиметровые волны.

– Хочу в бухту Ифритов. А не могли бы мы отправиться туда прямо сейчас?

– Ты же понимаешь, что это невозможно.

Кратов натянуто засмеялся.

– Понимаю, – сказал он. – Ты удрала от мужа. А я – от важных обязанностей. Благо у нас вот уже скоро месяц, как ничего не происходит. А у вас?

– У нас ничего не происходит никогда.

– Тебя даже не колотят?

– Я не даю повода.

Кратов страшно засопел.

– Сейчас мы дадим повод, – сказал он невнятно и, согнувшись почти пополам, нашел под черным капюшоном и черной же полумаской упругие прохладные губы…

«Это меня бы нужно колотить, – подумал он блаженно. – Как шаманский бубен. Чтобы хоть немного привести в чувство! Тем более, что лично я ни в какое чувство приходить вовсе не желаю. Кроме того, разумеется, единственного чувства, что живет во мне прямо сейчас. Раньше-то меня хотя бы на ринге как-то колошматили. А после того, как я стал „журавлиным наездником“ первой ступени, впредь не положено мне вступать в единоборства с непосвященными, так что, братцы, некому больше на этой планете мне вправить мозги на место…»