Блудный сын

долго еще рубль будет тусоваться на базарах, сморкаться в рукав и отсиживаться со страху за толстыми банковскими стенами… Что поделаешь, провинциал…

Доллар – совсем иное дело. Своей простотой и безыскусностью

он напоминает прозу Чехова. Или Фолкнера. Такой простой, зеленый,

а под его неимоверной тяжестью прогибается земная ось…

Зелинский, в силу своей молодости, в деньгах разбирался, как

в женщинах. То есть, никак. Поэтому разложенные на столе зеленоватые купюры не произвели на него должного воздействия. Пожалуй, точно такое же состояние испытывает вологодский парнишка, когда к нему ни с того, ни с сего начнет клеиться Настя Волочкова. Парнишка отмахнется от тощей, длинной образины, в которой ни сока,

ни мякоти, и холодно отвернется. Также и Зелинский – глянул холодно и отвернулся. На шефа деньги произвели куда более сильное впечатление. Даже не деньги, а то, что за ними виднеется – возможность еще какое-то время заниматься привычным делом – сыском.

Но шеф вида не подавал. Сказывалась милицейская закваска.

А вот Гарнопук сдержать волнения не мог. Он то и дело подходил к столу, трогал доллары пальцем, чуть ли их ни обнюхивал и ни облизывал.

– Уйди… – недовольно говорил шеф, отбрасывая лицо Гарнопука движением баскетболиста, бросающего в корзину мяч.

Гарнопук на мгновение отходил в сторону, но, притянутый зеленоватым магнитом, возвращался обратно.

– Ты бы лучше мозги напрягал, а не обоняние, – говорил ему шеф, когда Гарнопук в очередной раз склонялся над столом. – Ты же обещал угадать слово…

– Якубович ты наш… – иронично усмехнулся Зелинский.

– Раз обещал, значит угадаю… – сказал Гарнопук и повернулся к голландцу, который с задумчивым видом сидел в углу кабинета.

–Слушайте… –

Он начал. Это была поэма конца, пика, апогея наслаждения, своей бесконечностью напоминающая список гомеровских кораблей. Гарнопук с легкостью ворошил эти страстные, обжигающие рот, звенящие в ушах слова. Одни, прокаленные в огне страсти,

звенели, как булат. Другие, искусанные и надломленные, крошились и сыпались. Третьи летели ввысь и влачились в самых низинах.

Но все это было не то.

Голландец после секундного раздумья кивал головой.

– Не то… Нет… Не похоже!

Шеф и Зелинский поначалу слушали монолог Гарнопука с восхищением. Но по мере отбраковки голландцем словесного фейерверка, устроенного

Гарнопуком, их лица приобретали грустное выражение.

Голландец продолжал качать головой. Гарнопук не выдержал.

– Помилуйте, я назвал вам все самые мыслимые и немыслимые

слова, которые русские женщины употребляют в постели. Неужели из

всего, перечисленного здесь, вы не услышали знакомого слова?

– Увы, нет…

– Хорошо… – раздосадованный Гарнопук сел на стул напротив Ван Книпа. – Тогда ответьте на несколько вопросов?

Ван Книп согласно кивнул, в седоватых, уложенных волосах

нежно блеснула искусно спрятанная лысинка, похожая на детский мячик, плюхнувшийся в сугроб.

– Слово было коротким?

– Да… – голландец оживился. – Коротким… Три, максимум

четыре буквы.

Гарнопук хмыкнул.

– Слово обозначало какой-то предмет или действие?

Голландец задумался.

– Мне трудно сказать… Но слово было сочным…

Гарнопук сдвинул брови.

– А как она его произносила – властно, нежно?

Голландец смутился.

– Шепотом… Нежно, на ухо… Она часто его повторяла. Мне показалось, что слово имело какой-то кулинарный оттенок…

Гарнопук обхватил голову руками. Его лицо покраснело. Казалось, в наступившей тишине можно услышать, как в голове Гарнопука, словно большие, мохнатые гусеницы, шевелятся извилины.

– Нет… – наконец сказал Гарнопук. – Не могу… – он разочарованно вздохнул. – Требуется помощь специалиста.

– Доктора с птичьей фамилией? – спросил шеф.

Гарнопук развел руками.

– Без него не обойтись. Он самый крупный в городе коллекционер подобного рода слов…

Шеф кивнул и поднялся.

– Где вы остановились? – спросил он у голландца.

Ван Книп вздохнул. Надежда, с которой он пришел в агентство, стала таять.

– Я снимаю квартиру на канале Грибоедова. Вот мой телефон, -

он положил на стол белый квадратик визитной карточки.

– Вы можете отдыхать, – внушительно сказал шеф. – Мы периодически будем связываться с вами и сообщать о добытых нами вариантах. Можете не сомневаться, в случае неудачи мы вернем вам все деньги. До копеечки… Это принцип работы нашего агентства.

Голландец почтительно глянул на шефа.

Гарнопук поднял опущенную голову.

– Правда, не все…За исключением тех, что будут потрачены реализацию поиска.

Голландец согласно кивнул.

– О, да. Я понимаю…

Гарнопук подмигнул шефу и повернулся голландцу.

– А вы уверены, что слово было русским?

Голландец надменно посмотрел на Гарнопука.

–Я изучал русский язык в университете, читал вашу классику.

Кроме этого, моя прабабушка жила в Петербурге. Я не могу ошибиться. Это было русское слово. Извините, мне пора. Жду вашего звонка…

Заказчик вышел. Детективы, улыбаясь, смотрели друг на друга.

– По-моему, момент кончины отодвигается на неопределенное время. – сказал Зелинский.

Шеф потирал руки.

– Видите, надо верить в чудо, и оно всегда придет. Верно, Леня?

Гарнопук улыбался.

– Разумеется. Надо только не пугать его своей глупостью.

– Ты на кого намекаешь? – обиделся шеф.

– На голландца. – сказал Гарнопук.

– А, это да…– оживился шеф. – Надо же, такую ерунду не запомнил. Ну, что? Пошли к доктору?

Детективы поднялись.

Шеф закрыл двери агентства, прикнопил к деревянной филенке объявление: «Буду через два часа. Прошу дождаться» и в сопровождении подчиненных вышел из помещения.

Улица Декабристов сабельным ударом рассекала каменные кварталы. Был ясный весенний день. Солнце золотыми слитками лежало под ногами. Тройка детективов, выстроившись конусом, двинулась в сторону трамвайной остановки.

– Здорово мы его! – с удовлетворением заметил Зелинский.

Шеф и Гарнопук молчали. Подошедший трамвай позвякивал, как чайная ложечка в стакане. Шеф задумчиво глянул на Зелинского.