Блудный сын

– И как вы в таком режиме и с такими перегрузками двадцать лет в милиции отбарабанили? – с искренним недоумением поинтересовался Гарнопук, поглядывая на шефа. – Мне хватило пяти, чтобы понять, что это равносильно работе в каменоломне…

Шеф мельком глянул на не в меру ироничного подчиненного и отвернулся. Его взгляд, цепкий, холодный, скользил по стене противоположного дома, как скалолаз по горному склону.

– Я же вчера предлагал попить чаю с тортиком… – жалобно бормотал Зелинский. – А вы водки, водки!

Шеф резко повернул голову к Зелинскому.

– Отставить нытье! Дело нужно уметь делать в любом состоянии…

Он еще раз прошелся взглядом по равнодушной стене и гаркнул:

–Зелинский!

– Я! – Зелинский дернулся, словно его ударило током.

– Займешь позицию в доме напротив! Вот ключ от чердака, -

шеф протянул длинный железный штырек с прямоугольным углублением.

– Гарнопук!

– Слушаю… – вяловато протянул Гарнопук, насмешливо наблюдающий за шефом.

– Твой пост – сквер. Время наблюдения – от девяти, покуда не

разойдутся. Понял?

Гарнопук пожал плечами.

– Я-то понял…Только у меня есть один вопрос?

– Ну? – угрюмо покосился на него шеф.

Гарнопук откашлялся.

–А зачем нам этот мильон терзаний, если Ван Книп и так сольет нам всю информацию о своих подчиненных?

Шеф разочарованно вздохнул.

–Дурак ты, Леня! Информация Ван Книпа – это официальный

фасад, вывеска. А нам нужно знать привычки, склонности, маршруты

передвижений. Ясно?

Гарнопук кивнул.

–Оно, конечно, ясно… Но не все?

Шеф раздраженно засопел.

–А что будете делать вы? – покосился на него Гарнопук.

Шеф решительным жестом скинул широкий, мешковатый плащ. Вместо привычного темного в серую клетку костюма и светлой рубашки с галстуком под плащом у шефа оказалась зеленая куртка-спецовка. Мало того, на его крутом плече подобьем спасательного круга висел моток электрического провода. Лишь теперь, пораженные увиденным, сыщики обратили внимание, что и на ногах шефа не знакомые, заметно стоптанные ботинки, а резиновые, жирно лоснящиеся сапоги.

–Сантехник? – с довольным видом осмотрел шефа Гарнопук.

Шеф презрительно усмехнулся.

– Скорей, электрик… Хотя признаюсь честно, с утра хотел быть сантехником. После вчерашнего к воде тянет. А потом подумал – а вдруг у них там унитаз забился? Нет уж…

– Лучше умереть от чистой электрической струи, чем захлебнуться в фекалиях, – разделил мнительность шефа Гарнопук.

– Верно, – задумчиво протянул шеф и внезапно нахмурился. – По местам!

Зелинский вяло зашелестел газетой. Таинственный предмет, зажатый под мышкой, оказался фоторужьем.

– С Богом! – сказал шеф, перекрестился, набросив плащ на плечи, быстро пошел через дорогу.

– Не поминай лихом, Леня! – печально сказал Зелинский и протянул руку Гарнопуку.

– Что это ты? – с удивлением посмотрел на него Гарнопук. – Не менжуйся, к обеду голова будет, как стекло. Уж я-то знаю…

– Спасибо, утешил…– пробормотал Зелинский и, быстро перебежав улицу, скрылся в ближайшей парадной.

Сырая темень парадной набросилась на него, как скользкий,

тропический гад. Детектив Лаокооном прорывался сквозь тьму. На

последнем этаже ступеньки стали совсем крутыми. Тяжело дыша, Зелинский остановился перед чердачной дверью, памятником российской безалаберности: обитая толстым слоем железа, дверь не имела замков. Ключ, выданный шефом, оказался ни к чему. Зелинский пнул створку ногой. Дверь скрипнула.

Утренние лучи, пробивающиеся сквозь щели в крыше, торчали

всюду, как шиферные гвозди. Сквозняк бегал из угла в угол в поисках выхода. Зелинский поежился, не в силах сделать решающий шаг.

Стало страшно. Даже детективам порой бывает страшно. Тем более -

молодым детективам. В последний раз Зелинский лазал на чердак лет

десять тому назад. Тогда чердаки были законным приютом голубей,

мальчишек и жэковских кровельщиков. С тех пор многое изменилось.

Чердак стал местом столкновения двух стихий – умирающей и нарождающейся жизни. Первую представляли бомжи, вторую – киллеры. И если встреча с первыми не вызывала ничего, кроме брезгливости, то возможная встреча со вторыми рождала смутную тревогу. А она, эта смутная тревога, где-то в самом конце своего логического пути

рождала страх, овладевший молодым детективом.

Зелинский потоптался на месте, огляделся. Никаких спасительных мыслей в голову не приходило. В голове бултыхался похмельный свинец, убивающий все живое.

В детстве в мгновения страха Зелинский зажмуривался. Пришлось на мгновение вернуться в детство. Он ступил в чердачную полумглу и тут же ударился головой об

нависающую балку. Детство полыхнуло перед глазами феерической

птицей и пропало. Боль, вспыхнувшая в голове, вытеснила страхи.

Небо, прижатое к прямоугольнику слухового окна, своей синевой на-

поминало свежевыбритые щеки пожилого кавказца. Зелинский, чертыхнувшись, потянул раму на себя. Она старчески задребезжала. Свежий ветер ворвался в чердачное окно.

Зелинский постелил на пол скомканную было газету и плюхнулся на нее. Ствол фоторужья уютно улегся на край рамы. Детектив приложил глаз к объективу, навел резкость. И сразу же забыл обо всем на свете.

По широкому руслу улицы Декабристов женщины шли косяками. Они светились как фарфоровые вазы. У них внутри горел огонь, у которого хотелось погреться.

Теперь Зелинский знал, чего ему не хватало, чтобы наслаждаться женщинами при этом чувствовать себя в безопасности: сдвоенных шлифованных стекол! Именно они делали женщин доступными и не опасными. Позабыв время, Зелинский с помощью объектива ласкал любую из них до изнеможения. Он был владельцем пешеходного гарема, текущего по широким тротуарам, не подозревая – на женщин, как и на электрическую дугу, даже на расстоянии нельзя смотреть долго.

Вскоре глаза молодого детектива затянулись обильной слезой, фоторужье с мягким стуком упало на древесную стружку. Зелинский скрутился калачиком и мирно захрапел…