Блюз ночного города
Шрифт:
Глава 1
6 лет спустя
– Оксана Андреевна, квартира перейдет в собственность известного вам человека, - голос приторный, как целая деревянная шкатулка рахат-лукума, что покупала мама, и сочувствующий. И непонятно спрашивает он меня или утверждает.
Я отстраненно покивала головой. Квартиру было жалко, она дедушкина еще, но изменить ничего нельзя, и в свое время, занимая, где только возможно деньги, я понимала, что расплачиваться буду именно квартирой. Но по-другому поступить я не могла. Бабушкиной пенсии и моих социальных выплат на жизнь хватало с трудом,
– Оксана Андреевна, вы меня слышите?!
– тягучий голос проникает в мозг, обволакивает, вызывая тошноту.
Слышу и даже вижу. Не заметить вас, Максим Вениаминович, было очень сложно. Пиджак у вас пузыриться на спине, а манжет правого рукава рубашки замаран и вы, вспоминая о пятне, неловко прячете руку, но потом снова забываете о нем и начинаете размахивать верхними конечностями, хватать меня за руки. Почему-то вы все считаете, что лучший способ выразить соболезнование, это печальный лживый взгляд, медовый голос и утешительное пожатие рук. Контрольным в голову вы используете фразу: "Держитесь!" или "И как вы сейчас, бедные, будете?!" Только глаза у вас всех равнодушные, лишь на дне их теплится тщательно маскируемое любопытство: действительно, как? Выдержите или пополните ряды люмпенов? А еще чужое горе - прекрасный источник сплетен, которые можно смаковать, и оно куда притягательней, чем собственные проблемы, которые почему-то никто не спешит обсуждать.
Я все это поняла и запомнила еще после смерти родителей. Тогда тоже приходили выражать мнимое сочувствие, гладили меня по голове и совали в руки конфеты, но тогда была бабушка, которая ограждала меня от всех и сама была для меня всем. Она быстро пресекла тогда все попытки общественной жалости. И если сначала кто-то еще пытался к нам лезьте, то вскоре отстали, забыли как про что-то страшное и неприятное. Так забывают о бубонной чуме и спаленной из-за нее от греха подальше деревни, убеждая себя, что это было на благо общество. В чем-то они правы...
У меня же остались только девчонки, Настя и Лерка, и незабвенный Максим Вениаминович, юрист моего отца, который считал своим долгом время от времени нас навещать и давать советы. Единственное, что нам реально было нужно, это деньги, которых он ни разу не предложил. Зато сразу согласился помочь мне занять деньги под залог квартиры. Занять де-факто у бандитов. Мне было тринадцать, поэтому афера там была на подлоге и взятками погоняла. Юридические и прочие нюансы меня не волновали, да и не разбираюсь я в этом. Подписав тогда документы, я получила деньги и осознание, что после бабушкиной смерти жить буду в детдоме, они получили бумаги на квартиру в центре города и все драгоценности, которых, к слову, было немало. Оставались еще какие-то формальности, мешавшие выселить нас из квартиры тогда сразу. Я не вникала. Лишь поняла, что квартиру они смогут полностью получить в собственность после смерти бабушки. Впрочем, ждать им было недолго, болезнь прогрессировала и была неизлечима...
Наверное, это все легко оспорить и как-то отстоять квартиру, украшения, ведь с несовершеннолетними по закону такие сделки совершат нельзя, но не хочу. Сделка была заключена мной в здравом уме и твердой памяти. И пытаться извернуться, не выполнить обещание я не могу, меня не так воспитывали, а еще мне по большему счету плевать на все. Нет, умом квартиру жалко, но вот на душе пусто и бороться сил нет, только желание, чтобы все наконец оставили в покое и дали плыть по течению.
Для покоя нужен еще один росчерк на бумаге...
Синяя ручка уже маячит у меня перед носом, а Максим Вениаминович переминается с ноги на ногу. Ждет, но торопить боится. Ему причитается процент и, судя по его услужливости и любезности, весьма неплохой.
– Я смогу забрать свои вещи?
– ручка зависла в миллиметре от листа бумаги.
– Разумеется, Оксана Андреевна, - вот теперь в его голос слышится нетерпение и налет раздраженности.
Я задумчиво покрутила
ручку. Слышать "Оксана Андреевна" было непривычно и неприятно. С этим человеком мне в принципе было неприятно общаться. Золотая гравировка на ручке блестит в лучах солнца, притягивает мой взгляд. Я все подпишу, но можно же его немного позлить?!За спиной слышится деликатное покашливание разъяренного зверя. Не стоит усугублять ситуацию. Ставлю размашистую подпись и протягиваю ему бумаженцию.
– Я собирать вещи, подождете меня в машине, Максим Вениаминович?
– мило улыбаюсь, злить такой улыбкой людей я научилась у Насти, и, не дожидаясь ответа, выскальзываю из комнаты.
Он должен отвести меня в детдом.
Все вещи, собранные еще с вечера, поместились в один рюкзак. Я не стала брать с собой слишком много. Если верить слухам, то в детдоме всё равно отберут, поэтому с каким-то мазохизмом я вчера разрезала почти треть своего гардероба и, сложив все в пакеты, вынесла на мусорку. Не хочу, что бы мои вещи кому-то достались. Любимых книг у меня не было, не люблю читать, и всю огромную дедушкину библиотеку я тоже оставила новым хозяевам. Там есть старинные тома, смогут при желании выгодно загнать. Зато из шкатулки с драгоценностями мне удалось стащить золотую цепочку с маленькой подвеской: полураскрытая золотая ракушка с черной жемчужиной. Украшение это передавалось из поколения в поколение, и расстаться с ним я не смогла.
В отдаление хлопнула дверь. Максим Вениаминович отчалил ждать в машину. Наконец-то.
Сдерживая слезы, я прошлась по квартире, запоминая, прощаясь с домом навсегда. Уже у самой двери я нерешительно остановилась, глядя на столик. Блокнот и ручка притягивали взгляд. Сделать или нет? Решившись, я торопливо пишу пару строчек и выдергиваю листок.
На пятый этаж дома я мчусь, перепрыгивая через ступени. Дверь мне открывают очень быстро и с изумлением оглядывают с ног до головы.
– Исаева, за тобой кто гонится?
– Димка отъезжает на коляске назад, пропуская меня.
Я лишь отрицательно мотаю головой, не могу. Максим Вениаминович и так долго ждет. Вдруг решить вернуться и поторопить меня. Мне же почему-то не хочется, чтобы он знал об этом разговоре.
– Дим, если Настя или Лерка будут меня искать, отдай им, пожалуйста.
Наклонившись я порывисто обнимаю его, глотая слезы, и сую в руки бумажку.
– Прощай!
– я выскакиваю на лестницу площадку и кубарем скатываюсь на первый этаж.
В голове еще долго набатом звучат Димкины взволнованные крики и просьбы вернуться. Сам же догнать он меня не может.
***
Детдом располагался не только в другом городе, но и в другой области. Впрочем не так, детдом располагался в десяти километрах от другого города, в лесу, и в другой области. Видимо при выборе мне жилища, они использовали принцип: с глаз долой, из сердца вон.
Доехали мы к вечеру. И после теплой машины, где я успела даже задремать, на улице было очень холодно. Так холодно, что я выстукивала зубами дробь и дрожала от порывов ледяного ветра. Черт бы побрал эту позднюю осень. Максим Вениаминович куда-то умотал, приказав его ждать и никуда не уходить. Будто я горела желанием куда-то соваться или мне было куда идти.
Поудобней перехватив рюкзак, я оглядела окрестности. Прямо передо мной возвышалось трехэтажное старое здание с черными провалами окон. Свет горел лишь в нескольких окнах первого этажа, и на втором нет-нет мелькали блики. Наивная мечта, что выберут мне относительно нормальное заведение, скончалась в муках. Ничего, переживу. Вздохнув, я прокрутилась вокруг свое оси. Было еще не совсем темно, и я смогла разглядеть покосившуюся железную качель на игровой площадке и деревянную беседку на другой стороне от дороги, на которой я собственно и стояла, снова привалившись к машине. Асфальт же стелился до самого бетонного крыльца, с двух сторон огибал здание, скрываясь. Были еще железные двухметровые ворота, которые с лязгом нам открыл хмурый сторож, пара неказистых яблонь и рябин. Да уж, новый дом оптимизма не внушает.