Бог одержимых

– Ты там видел звёзды?
– тошнила Рамзия.

– Я не знаю, что такое "душа", - сказал я.
– Просто прикладываю раковину к уху, и в следующее мгновение что-то вижу. Звёзды тоже были. Только не как "звёзды", - а натуральные "солнца": голубые, оранжевые. А ещё неслабые пейзажики с чудными зверушками.

– Расскажи!
– жадно потребовала она, - что ты видел? Каково оно... там?

– Что покажут. Разное. Чаще всего - огромная пустыня, залитая жидкой глиной. Болото без начала и конца. А там, в глубине этой жижи, что-то шевелится и ворочается. Жуткая вонь сероводорода пополам с аммиаком. От этой "картинки" почему-то всегда было особенно душно и мерзко. А ещё - большой зал с толстыми столбами, вокруг которых хламиды бродят. На головах колпаки - без прорезей для глаз или рта. Вот так, молча, лунатиками движутся, столбы и стены поглаживают. Дурдом, конечно. Были и другие жуткие места...

– "Другие места"...
– протянула она.
– А зачем ты переписывал суры?

– Что такое "суры"?
– поинтересовался я, и вдруг обнаружил, что мы стоим рядом с большой палаткой.

– Вот, - она обежала меня, откинула полог, схватила со стола рисунки и потрясла ими в воздухе.
– И вот. А вот ещё. Это - суры священных колонн.

– Не знаю, - у меня не было никакого желания входить внутрь. Я ведь вообще хотел уйти подальше от лагеря. Как же это я оказался рядом с её палаткой?
– Хламиды трутся вокруг стен и столбов, на которых высечены эти письмена. Они даже лазают, чтобы нащупать иероглифы. Секта! Всё в полной темноте... у них вообще нет освещения. Зачем ещё при этом колпаки - не понимаю.

– Это не колпаки, - сказала Рамзия.
– Это у них капюшоны на бурнусах. А темнота и "колпаки", чтобы никто не мог увидеть суры. Это запрещено. К сурам только на ощупь можно прикасаться. А как ты срисовывал? Темно же? Там же не было света!

– Мне и не нужно. Я же ВИДЕЛ!

– Ах, да! "Видел"...
– она задумалась, а потом сказала: - А ведь я могла бы перевести это.

– Правда?
– пришла моя очередь удивиться.
– Здорово! Ты, всё-таки, шпионка? Или шифрам всех астроархеологов учат?

– Нет, я - не шпионка, - обиделась Рамзия.
– Расшифровка и перевод - это не одно и то же. Я могу говорить с хранителями. Если это их язык, думаю, что справлюсь.

– Интересно. Может, тогда скажешь, что хламидам от меня нужно? Зачем приходят? Что рассказывают?

– Прекрати их называть "хламидами", - поморщилась Рамзия.
– И они не рассказывают, Коля. Они спрашивают. Сегодня они пытались у тебя выяснить, ты ли тот, кого они ждали, и когда будешь просить.

– Ого!
– я пожал плечами.
– Как интересно. А о чём просить? И что я ответил?

Она внимательно на меня глянула:

– Ты сказал, что просить будет другой. И срок назвал - через двадцать лет.

И тут я будто из омута выплыл:

– А тебе, Рамзия, откуда известно, что эти закорючки - суры их священных колонн? И почему думаешь, что колонны - священные?

Она не стала отпираться:

– Я долгое время жила с ними, Коля. Я ведь, знаешь ли, была у них в плену...

III

"Уважаемый дядя Толя, произошёл несчастный случай, ваша дочь Патриция вместе с остальными ребятами погибла в водопаде. Сам-то я уцелел, потому что в это время занимался обедом. Сами понимаете: дрова, костёр, похлёбка... я отговаривал их от сплава в первый день. Настаивал, что нужно пройтись выше по ручью, опробовать верхние участки. Но они меня не послушались..."

Я - трус. Вот в чём всё дело.

Первый раз я струсил, когда чистил картошку, пока мои друзья умирали. Второй раз - когда решил остаться здесь, у водопада, в поисках слов, способных утешить родителей погибших. Но только сегодня утром, глядя в лицо туману, я вдруг понял, что таких слов нет. Они не придуманы Господом. И значит это, что имя моим поискам - глупость. Поступать и делать следует так, чтобы не было надобности в таких словах. И ЭТО будет по-божески...

Призрак растворился под порывами тёплого ветра, и через несколько минут озеро заголубело в лучах раннего солнца, отражённых от далёких вершин и ледников. А я вернулся в лагерь и приготовил завтрак. Когда я принёс котелок и чайник в палатку, Рамзия уже ждала меня. Её угол стола был чист от бумаги, а взгляд - от забот.

И она молчала.

Я понял, что это не к добру. За прошедшую после стычки с хламидами неделю Рамзия настойчиво работала над переводом, и я не сомневался в успехе её предприятия. Ложился ли я спать, или возвращался с обрыва - она всегда сидела за столом в окружении моих рисунков, начинавших теряться среди вороха её записей. Когда-то я видел в ней авантюристку, но теперь мне открылся труженик, который не опустит молот, пока от стены не останется даже фундамента.

– Похоже, ты закончила свою работу?

Она посмотрела на меня, и сразу стало неуютно.

Рамзия уже полностью пришла в себя, отъелась и превратилась в привлекательную молодую женщину. Она привыкла к большой палатке, и мне пришлось "переехать" в Ленкину.

– Да, - сказала Рамзия, - я прочла это.

– Ого!
– сказал я.

– Это не "ого", Коля. Это дорога к звёздам.

– Ого!
– нахально повторил я.
– Инструкции по изготовлению каменных топоров и звездолётов в пещерных рисунках?

– Это допущение оказалось ошибкой, - тускло отозвалась Рамзия, думая о чём-то далёком.
– Это не инструкции, как я полагала вначале.

– Ни инструкций нам, ни текста, а побольше масла в тесто!
– бодро отбарабанил я первое, что пришло в голову.

...Подумаешь! Меня не интересовали чужие тайны. Абсолютно! Тут со своими бы разобраться. Причём тут тесто, например? И почему я вспомнил о масле? Что-то я давно не видел масла...

– Да ты поэт?!
– фальшиво удивилась Рамзия.
– Над чем сейчас работаете, маэстро? Что готовите?

– В основном, эпитафии, - душевно сказал я.
– Много заказов в последнее время. Видно, сезон...

Завтрак мы готовили по очереди, обед - всегда я, а ужинали, чем придётся. Такая очерёдность установилась из-за бестолковости Рамзии: она никак не могла отыскать в палатках съестное и всё время жаловалась на гниль вместо овощей, ржавчину на консервах и плесень на пакетах с сушёными продуктами. Так что добыча пищи со склада была на мне - перед обедом я переносил из палаток ребят столько припасов, чтобы их хватило до следующего утра.