Бог одержимых
Шрифт:
– Ко-о-ля-а!
Я отвлекаюсь от влажных размышлений и ухожу с обрыва. Всё лицо мокрое. То ли от слёз, то ли от тумана... нужно идти. Да и не будет внизу никаких лодок. И рукой мне никто не помашет. Пустое всё. Фикция. Отрыжка надежды...
– Что это?
– спросила Рамзия возле распахнутого полога "гостевой".
Я присмотрелся: у неё в руках были мои чертежи и рисунки.
– Это мои бумаги, - сделав ударение на слове "мои", ответил я.
Но "ударение", наверное, ей не показалось, потому что она пробормотала "ага",
Мне ничего не оставалось, как пойти за ней.
Она была в Ленкиной спортивке. Они похожи. По росту и вообще... по комплекции. Я и о белье не забыл, между прочим. И о зубной щётке с пастой. Не знаю почему, но отчего-то приятно мне сделалось, когда она Ленкины вещи примерила. Смотреть на Рамзию стало приятно. Смотреть и слушать. Будто Ленка разговаривает. Хотя голос не её. У Рамзиии голос хриплый, грубый. А Ленка моя - ангел. Ленка-пенка. Улетела моя пеночка-трещотка...
– Это схема лабиринта, Коля. В чертеже не хватает некоторых фрагментов, которые мне известны, зато в избытке коридоров, о которых я ничего не знаю. Откуда это у тебя?
– Да так, - промямлил я.
– Много свободного времени, вот и рисую помаленьку.
Прошла неделя после её появления. Вчера я впервые предложил ей полноценный ужин из печёной рыбы с морковным соусом. Рамзия, разумеется, не отказалась. Всю ночь я с тревогой ожидал результатов этого опыта, а её, оказывается, больше интересовали эскизы картин, "подслушанных" мной в раковине.
Я уселся в углу, возле входа. Не то чтобы общество Рамзии было в тягость, просто всюду лежали мои записи. Я и не думал, что успел извести столько бумаги.
– "Рисованием", - неопределённо протянула Рамзия.
– Помнится, ты пытался рассказать, кто тебе показывал меня и как.
– Припоминаю, - усмехнулся я, - ни фига не пытался.
– Тогда не нужно "пытаться", просто расскажи.
Я задумался: одно дело искать утешение в скудоумии, другое - признаваться в отсутствии дружбы с головой. Я ведь всего лишь прислушивался к раковине. И тут же начинал путать "близко" и "далеко". Не было "право" и не было "лево". Все мои перемещения-полёты проходили в странном переплетении "где" и "когда"... понимаете? Жаль. А то бы объяснили. Сам-то я ничего не понимаю.
– Я - астроархеолог, - напомнила о себе Рамзия.
– Котловина, куда впадает река, - след от падения метеорита. Снимки из космоса подтверждают эту гипотезу. Это место удивительно, Коля. Так же, как и твоё присутствие. Здесь, знаешь ли, уже лет сто как заповедник. И здесь происходят явления, невозможные с точки зрения современной геофизики. Поэтому не нужно стесняться. Любая информация может оказаться ключом к тайне.
Я удивился:
– Астроархеолог? Ого! Звёзды копаете?
– Нет, - ответила она.
– Что со звёзд упало, выкапываем. Опусти полог, пожалуйста. Что-то ветер поднялся...
Я закрыл клапан палатки, но о чём мы толковали, не забыл:
– А почему "тайна"? Даже если большой камень прилетел со звёзд и дырку в горах провертел, какая в этом тайна?
Она так глянула, что сразу стало понятно: чего-то я капитально протупил.
– Ты что, с Кольца свалился? Сам факт наличия гостя со звёзд - чудо. А что до "дырки"...
– Рамзия покачала головой.
– "Большой камень" прилетел во времена, когда
– В этом тайна? Тайна в том, что горы не выросли на месте падения камня?
– Это, конечно, тоже странно, - согласилась она.
– Но меня интересует другое: как память о падении метеорита дошла до наших времён, если само падение случилось задолго до появления динозавров? Память - вот что самое поразительное во всей этой истории. И твои гости в шёлковых бурнусах - хранители этой тайны. А то, что ты назвал "большим камнем", обычным метеоритом быть не может. Хотя бы потому, что "камней" было несколько. Часть упала в Северной Африке, часть - в Южной Америке. Азии тоже чуток досталось. Но самый крупный упал здесь. Другие места падения издревле прикрыты пирамидами. То ли человек завалил выходы, и пришельцы умерли. То ли пришельцы умерли, а люди возвели пирамиды, как надгробия. Не суть. Важно другое: отверстие под озером открыто от начала времён. И получается так, что эта штука, там, под водой, - живая, и как-то общается с нами, с людьми. Потому-то я и настаиваю: кто тебе рассказал обо мне? Кто тебе меня показывал?
– Раковина, - сказал я.
– Прикладываю раковину к уху, и она шепчет картины.
– Шепчет картины? Как это?
– Откуда мне знать?
– я на секунду задумался, а потом решил сказать правду: - До твоего появления я был уверен, что сошёл с ума. А теперь не знаю...
– И где эта раковина?
– она приподняла голову и увидела на столике Ленкин сувенир.
– Это она?
– Она, - ответил я, не двигаясь с места.
Рамзия, скрипнув раскладушкой, дотянулась до раковины и немедленно приложила её к уху. Замерла. Прислушалась. Даже глаза закрыла.
– Шумит, но что-то я ничего не вижу, - огорчилась она, усаживаясь обратно.
– Может, покажешь, как это делается?
– Легко!
Но едва она передала мне раковину, как снаружи позвали:
– Ко-Ла! Ко-Ла!
– Легки на помине, - пробурчал я.
– Это те чудики в балахонах. Сейчас опять на своём, хламидском, толковище откроют. Это недолго. Посиди здесь.
Она сдержанно кивнула и осторожно вытянулась на раскладушке. А когда я выходил из палатки, укрылась с головой под пледом. Замёрзла, наверное.
***
Снаружи было ярко, ветрено и солнечно. Гости жестами предложили расположиться у огнища. Костёр я ещё не разводил: Рамзия завтракала поздно. А до её появления мне хватало одного ужина. И то не каждый день. Так что хламидам пришлось дышать пеплом и греться у вчерашнего очага. Но они не возражали.
Сегодня их было пятеро. Двое ловко присели по другую от меня сторону выжженного в траве пятна, а остальные занялись уборкой территории, тщательно осматривая лагерь в поисках битой посуды, тряпья и обрывков бумаги. Шучу, конечно. Нет тут никакого мусора. Просто иногда эти друзья природы действуют мне на нервы.
Как обычно первым затянул тот, что помладше. Интересно они разговаривают: только губы! Никаких легкомысленных жестов, улыбок и подмигиваний. Только плавная, неспешная речь. О чём?
– самому интересно.