Богдан Хмельницкий

волю!» Прочитали конституцию, толпа зашумела. Гуня, обратившись к коммиссарам,

просил повременить, пока усмирится волнение. «Будете плакать и жалеть,—сказали

коммиссары,—вы раздражаете такого доброжелательного пана».

Тогда польный гетман,—говорит дневник,—начал действовать по

104

примеру Перикла, опустошавшего лакедемонские жилища; он разослал отряды по

окрестностям и приказал истреблять русские селения, не щадя ни пола, ни возраста.

Узнавши об этом, Гуня написал польному гетману такое письмо;

«Видя вокруг нас невыразимые кровопролития, мы не можем разуметь прихода

вашей милости иначе, как только так, что ваша милость переправился чрез Днепр

против запорожского войска не для мирных сношений, а для того, чтоб всех истреблять

до конца, ибо, распустив отряды, которые • тешатся невинною христианскою кровью и

поступают с нами, как с неприятелями св. креста и злодеями, показываешь, что у вас

нет ни правды, ни страха Божия. Вы бы воевали уже с одним запорожским войском,

жертвующим жизнью, по воле Высочайшего Бога, за наши кровавые заслуги, но

оставили бы в покое несчастный народ, которого вопли и невинная кровь взывают о

мести к Богу и нас к тому же побуждают! За наши права и вольности, данные нам

издавна королями польскими, права, добытые саблею, а не чем-нибудь другим, и

теперь нарушаемые изменниками, мы готовы лучше умереть и один за другим

положить головы, чем довольствоваться таким договором, какой был под Еумейками.

Мы не желаем кровопролития; и чтоб нас никто не обвинял, мы не хотим биться с

вашею милостью; но кто будет на нас наступать, против того и мы будем обороняться.

Удостой, ваша милость, обойтись с нами так, чтоб это было согласно и с честью вашей

милости и без стеснения, как нас .самих, так и бедного невинного народа».

Польный гетман отвечал в тот же день:

«Давния ваши права вы потеряли чрез ваше своеволие и посягательство на

величество короля; но будете иметь такия права, какие вам даст РечьПосполитая».

Козаки опять написали:

«Хотим тех прав, какие имели прежде».

Гуня просил гетмана не доверять реестровым. «Воны хлиб-силь з нами иилы, и нас

зрадылы, то и вашу милость зрадять!» писал он.

С тех нор с высоких шанцев польские пушки палили в козацкий лагерь; пехота

беспрестанно возобновляла приступы; конница стояла на-готове. Поляки хотели

обессилить Козаков и истощить их пороховые запасы; козаки, с своей стороны, не

уступали неприятелям в деятельности, хотели утомить коронное войско; показывая

свою непреклонность, они надеялись, что польские жолнеры, по обычному своеволию,

соскучив неудачами и продолжительностью осады, начнут уходить из войска, а между

тем сами ожидали сильного подкрепления, которое должен был привести к ним по

Днепру Филоненко. Гуня ободрял их своею смелостью и распорядительностью: он не

прятался сзади, шел впереди, и однажды польный гетман во время вылазки приказал

направить на него выстрелы из трех пушек; но вместо козацкого гетмана был убит

козак, который нес перед ним бунчук. Б отплату, на другой день, Гуня, приметив

польного гетмана, выстрелил в него, но попал в коня. С каждым днем возрастало

воинственное ожесточение с обеих сторон. Поляки построили высокую батарею, с

которой молено было бы доставать до средины обоза; но, по совету Гуни, 22-го июля

ночью молодцы выскочили из своего обоза, прокрались к шанцам, вмешались в толпу

реестро-

105

вых Козаков, узнали военный сигнал, розданный в тот день по войску, и передали

его своему предводителю. Тогда толпа Козаков вышла из обоза и подошла к батарее.

Отряженные на батарею окликают их. Они произносят сигнал. Думая, что это

реестровые козаки, посланные за языком, поляки спрашивают: «есть язык?»—«И не

один!» отвечают козакп, и вслед затем они бросаются на батарею, умерщвляют

несколько десятков человек, овладевают батареею, принимаются ее портить и

заклепывать пушки. Но тревога быстро распространилась по лагерю и со всех сторон с

криками бежали воины к батарее; козаки должны были уходить.

Еще после того продолжались несколько времени однообразные схватки. Полякам,

как и козакам, с каждым днем становилось тяжелее. Жолнеры роптали на гетмана.

«Что-ж это?—кричали они:—мы будем верно здесь зимовать и основывать колонию на

Днепре?» Они стали убегать. Козаки также терпели голод. «Прийде тут не спиваты, а

виты, як собаци; хлиба нема, борошна. мало, тильки вода, та трохи шкапыны»

(лошадиного мяса), говорит польский дневник, изображая ропот Козаков их языком.

Они ждали к себе на помощь свежих войск с полковником Филоненком, но Филоненка

не было как не было, а другой отряд, шедший к ним под предводительством

киевлянина Саввы, был разбит и предводитель взят в плен. Русские еще раз решились

вступить в переговоры. В последний день июля Гуня написал письмо к польному

гетману, изъявлял желание примириться и снова просил не доверять реестровым

козакам, которых называл «недовирками». Гетман послал к ним офицеров для

переговоров. («Пусть,—говорили им русские,—коронное войско не вносит нам нового

порядка, который учрежден последней конституцией; пусть козаки останутся при

своих прежних правах, а мы не хотим принимать назначенного над нами коммиссара».

«Постановление сейма,—возражали им,—твердыня нрав ваших и свободы.

Коммиссары будут охранять вас от своевольства черни и произвола жолнеров. Вы

откроете себе двери ко всякой милости короля и Речи-Посполитой».

«Посланцы,—замечает дневник,—говорили пространно и красноречиво, но