Богдан Хмельницкий

увидели, что сказка глухому сказывалась».

После продолжительных прений, 2-го августа, Гуня написал польному гетману

новое письмо, в котором изъявлял желание отдаться на волю короля.

«Сжалься, вельможный милостивый пан,—писал он,—оставь нас в целости, пока

послы наши не возвратятся от его милости короля, нашего милостивого господина.

Тогда уже мы не только коммиссару, но хлопцу будем повиноваться и уважать его, если

узнаем, что такова воля его величества, которой не станем противиться. А теперь

просим покорно: не мучь нас, добродей!»

С беспредельным уважением к особе короля-венценосца русские вообще соединяли

ненависть к сеймовому правлению и хотели, чтоб воля короля была выше сейма. Такое

направление, разумеется, было противно польскому дворянству, которое тогда более,

чем прежде, старалось ограничить власть короля.

В тот же самый день козаки узнали, что давно ожидаемый Филоненко, наконец,

приближается, но, к несчастию их, и поляки тогда же узнали о том же. Польный гетман

тотчас отрядил па правый берег значительные под-

106

крепления под командой Лаща и краковского воеводы, а 4-го августа объявил

генеральный штурм.

Козаки отбивались дружно и удачно и удивляли врагов своими военными

хитростями. Около окопов вырыты были круглые ямы и не один поляк падал туда

стремглав; лежавшие на брюхе козаки палили в неприятеля по ногам или хватали его

живьем; другие, выскочив из обоза, смешивались с реестровыми, посылали выстрелы

по направлению к табору, потом, давши пройти вперед полякам, палили по ним в тыл.

Битва продолжалась день и ночь. Поляки были отбиты и увидели, что нет никакой

возможности взять козацкого табора приступами; только голодом можно было победить

осажденных.

На другой день козаки готовились встречать Филоненка. С радостью победителей,

они расставили везде по валам стражу, втащили еще на вал несколько пушек, в надежде

отражать нападение, когда враги возобновят его во время входа в обоз

вспомогательных сил, приводимых Филоненком. Но Филоненко должен был выдержать

предварительную схватку на правой стороне Днепра. Поляки, поставленные там,

приветствовали его,—говорит дневник,—фейерверком из пушек и мушкетов. Правда,

Филоненко искусно отклонился от битвы, бросился к Днепру, быстро овладел челнами

и веслами и поплыл прямо к обозу, но зато, впопыхах, потерял часть продовольствия и

пороха. Он приблизился к козацкому обозу уже ночыо. Тогда поляки грянули всеми

силами, стараясь не допустить его войти в обоз. Одни из них дрались с защитниками

входа в обоз, другие с Филоненком, который туда силился пробиться. Дело кончилось

при солнечном восходе. Поляки должны были отступить; Филоненко прошел в обоз, по

так много потерял продовольствия и пороха, что привезенного едва хватило козакам на

два дня. Вместо торжества и одобрения за храбрость, его встретил ропот. Польский

дневник говорит, будто козаки, в наказание за растраченное продовольствие, посадили

его на цепь.

Лишившись надежды на продовольствие, козаки опять вступили в переговоры с

поляками. Гуня уже не является здесь действующим лицом. И он и Филоненко как

будто исчезают. Так как оба впоследствии являются в Московской Земле, то, без

сомнения, в это время они убежали из табора. «"Victor dat leges! (победитель дает

законы)—закричал польный гетман, ударив рукою по сабле, когда встречал козацких

послов:—высылайте ко мне своих знатнейшихъ». По этому приглашению к нему

явился Роман Пешта, которого имя впоследствии является, как имя предателя Богдана

Хмельницкого и доносчика на своих товарищей. «Мы просим,—сказал он,—чтоб о

козаках состоялась новая конституция, а прежняя была отменена». Полковники

осажденных под Старицею Козаков, Роман Пешта, Иван Боярин и Василь Сакун,

присягнули, от имени всего своего войска, до решения королевского повиноваться

коронному гетману и не принимать в козачество посполитых. Сверх того, как

реестровым, бывшим при польском войске, так и находившимся в осаде, велено

взаимно присягнуть в том, что они не станут делать друг другу оскорблений.

По просьбе Козаков, в Киеве 9-го сентября назначена рада в присутствии коронного

гетмана. Разумеется, расеуждения Козаков не могли быть свободны. На этой раде

выбрали четырех послов к королю: Романа Половца,

107

Ивана Боярина, Яца Волченка и Богдана Хмельницкого. В инструкции, данной им,

они не смели уже, как делалось прежде, просить возвращения стародавних вольностей,

умоляли только оставить им грунты и имущества и обязывались во всем повиноваться

воле правительства.

Спустя потом три месяца, 4-го декабря, польный гетман собрал Козаков на урочище

Маслов-Став слушать решение короля и Речи-Посполитой. Козаки лишались своих

прежних прав и не могли выбирать себе начальников. Вместо избранного из их среды

гетмана, как они сами его называли, или старшбго, как титуловали его прежде поляки,

назначили им коммиссара шляхтича: первым таким коммиссаром был тогда Петр

Комаровский. Полковники на шесть полков назначены были также из лиц шляхетского

звания: в Переяславский-—-Станислав Сикиржинский, в Черкасский—Ян Гижицкий, в

Корсунский—Кирилло Чиж, в Белоцерковский—Станислав Ралевский, в Чигиринский

—Ян Закржевский; войсковыми асаулами были лица из Козаков, но особенно

отличившиеся верностью Речи-Посполитой: Ильяш Караимович и Левко Вубновский.

О писаре не говорится. Прежний писарь, Богдан Хмельницкий, означен в числе

сотников Чигиринского полка; он, быть может, был понижен в достоинстве за участие в