Большое сердце

Но едва бронетранспортеры и машина Широкова, въехав на площадь и свернув к кирке, встали, как все девушки, словно стая воробьев, ринулись к ним.

Они затараторили разом, перебивая друг друга.

К машине спокойным шагом подошла регулировщица, и, девушки, видя в ней представителя военной власти в немецком городе, расступились.

— Что у вас тут такое? — спросил ее Широков.

— Наши украинские девчата из неволи до дому идут, — ответила она.

— Это такими красавицами тут жили? — спросил Широков, удивленный, что все они одеты в хорошие пальто и новые туфли.

— Нет, сейчас приоделись. Износились в неволе девчата. Я им сама дорогу к немецким магазинам показала. Пусть приоденутся, — покровительственно добавила регулировщица.

Широков добродушно усмехнулся. И девушки, замолкшие было, приободрились, заулыбались.

— С утра сегодня пошли с Одера, — стала рассказывать регулировщица. — Идут и идут… Сколько их фашист угнал… Тысячи…

— Миллионы, — поправил ее Широков. — А войск много прошло?

— Ночью и утром конца не было. Сейчас стихло.

— В городе немцы есть?

— Никого… Только наши девчата, — и тут же поправилась: — рота ВАД…

Широков, пожелав девушкам счастливого пути, пошел в сторону от площади по узенькой улице. Назаров и автоматчики двинулись за ним. Командующий медленно шел, заложив за спину руки, вглядываясь в чужие дома, словно хотел восстановить ту чужую жизнь, что теплилась в этом городе, брошенном жителями еще несколько дней назад. Пустая и мертвая улица упиралась в кладбище, обнесенное гранитной стеной с чугунной решеткой. Широков повернул назад, остановился возле дома, где у ворот валялась брошенная ручная тележка с чемоданами, и, толкнув дверь, вошел в подъезд.

В квартире все было прибрано, словно хозяева только недавно отлучились.

Вдруг над головой звонко начали бить часы. Широков поднял голову и прислушался. Часы шли, заведенные еще рукой хозяина, который брел где-то теперь по дороге. Этим часам отозвались другие в соседних комнатах. Перезвон пошел по всем комнатам, и опять сумеречная гулкая тишина спустилась в дом.

В кабинете, где вдоль стены стояли шкафы с книгами, на стене висела большая карта, около которой Широков задержался. Булавками с красными и зелеными стеклянными головками на ней было отмечено движение западного и восточного фронтов. Видно, немало тяжелых минут, бледнея от страха, провел у этой карты хозяин квартиры, отмечая, как сближаются вокруг Германии франты.

Зашли в другой дом, и там стояла кладбищенская тишина. Так же все было прибрано, и так же во всех комнатах часы отсчитывали время, еще были теплы кафельные печи.

Они выходили из третьего или четвертого дома, когда Широков обернулся к Назарову и сказал:

— Вот мы и в Германии. А?

Назарову почудилось в тоне командующего легкое разочарование.

Решено было, что надо где-то поужинать. Направились к большому жилому дому. Уже темнело. Они вошли в темную квартиру. На кухне в плите горел огонь, пахло жареным мясом. За столом сидели какие-то люди. Назаров включил большой фонарь, осветивший стол и сидящих за ним трех русских бородачей. Они испуганно поднялись при виде военного начальства.

— Ну, давайте отсюда, в другой дом, отцы, — благодушно начал было Назаров.

И старики покорно двинулись к двери, когда Широков спросил их:

— Вы кто такие?

— Из германской неволи идем, — сказал один из них, гулко прокашливаясь, выдвигаясь вперед, видимо, старший среди них.

«Неволя» — это слово чаще других слышал сегодня Широков.

— Где же невольничали?

— У Одера, на кирпичном заводе… — ответил все тот же.

— Сами откуда?

— Из-под Карачева. Город около Орла.

— Знаю этот город…

Широков все всматривался в крупные, запавшие от голода серые лица. Они стояли, все так же согнувшись, тяжело висели большие руки тружеников. Каждый из них мог быть ему отцом. Какой-то комок гнева и боли перехлестнул Широкову дыхание при виде этих старых согнутых людей.

— Как жилось? — с трудом произнес он.

— Какая жизнь… Вот… уцелели… а как и сами не знаем. — Он вдруг сделал шаг к Широкову и, прижав руками драную шапку к груди, сказал, повышая голос: — Спасибо, что пришли. Всего натерпелись. А сколько тут наших костей по Одеру позарыто… русской косточки…

Широкову показалось, что слезы блеснули на глазах старика.

— Садитесь, отцы, — сказал он, и сам первый присел к столу.

У плиты уже возился повар, настороженно посматривая в сторону командующего и стараясь не греметь посудой.

— А вот считай… Как немец пришел в Орел, так месяца через четыре нас и забрали. А как там на нашей Орловщине?

— Попалил там все фашист, все деревни начисто сжег, а Карачев взорвал. В землянках народ живет.

Старики сокрушенно повели головами.

На улице послышался шум подъехавших машин, зазвучали громкие голоса.

В кухню торопливо вошел Колегаев и остановился у порога, вглядываясь близоруко прищуренными глазами.

— Разрешите доложить? — спросил он Широкова.

— Хорошее?

— Очень хорошее! — с гордостью сказал начальник штаба, вытаскивая из полевой сумки карту.

— Ну-ну, — нетерпеливо сказал Широков, вставая.

Старики уже ушли из кухни, когда Колегаев доложил:

— Первое — плацдармы на Одере закреплены прочно. Переправили всю артиллерию. Наведены надежные переправы. Имею сведения, что сегодня наши части расширили плацдармы по фронту и в глубину. Немцы в своих сводках сообщили, что русские за Одером. Второе — доносят, что сейчас развернулись бои по уничтожению окруженной группировки. Успех у Жабко полный.

— Это победа! — громко сказал Широков. — Шифровка в Ставку готова?

— Пожалуйста, — протянул донесение Колегаев.

— Да, да, это победа, — говорил Широков, поправляя в донесении отдельные фразы. — Передайте Жабко, как только танки начнут освобождаться, пусть шлет их сюда. Но ничего у него не требуйте, не торопите его. Надо теперь сюда все войска стягивать.

Он поднял голову от бумаги.

— Что же, Василий Васильевич, я думал здесь поужинать. А теперь вижу — надо за Одер ехать. Через два часа там будем. А завтра — к Жабко. Это пусть сейчас же передадут, — сказал он, возвращая донесение. — А сами поехали…

Они вышли на улицу. Здание универсального магазина все еще горело, и отсвет пламени бродил по площади.

Регулировщица, освещенная пламенем пожара, флажком указывала путь машинам артиллерийской части. С машин ей что-то весело кричали солдаты, и она приветливо махала им рукой. Из черноты все выныривали машины, тащившие на прицепе орудия, и, огибая площадь, чуть задерживались возле регулировщицы и опять исчезали в темном провале улицы.

Три старика стояли плечом к плечу на краю площади и молча смотрели на это ночное движение русских войск.