Болтушка

И вдруг она заплакала.

Ужас какой-то!

У нее был такой несчастный вид, и большущие слезы плюхались прямо в шоколадный коктейль.

Я спросила, что случилось, но она не заметила вопроса, и тогда я просто обняла ее за плечи.

Она глубоко вздохнула, вытерла глаза рукавом и сказала, что все в порядке.

Я хотела было возразить, но тут на нас упала тень. Тучка, подумала я и посмотрела вверх. Но это оказался Дэррин Пек.

Его губошлепистый рот злорадно ухмылялся, по бокам топталась свита: два приятеля.

А в руке он держал обрывок газеты.

С фотографией.

С той самой, где мы с Амандой вместе приходим к финишу.

– Что, Косгроув, обидно?
– протянул он с притворным сочувствием.
– Я бы тоже ревел, если б меня чуть не обошла какая-то ненормальная.

Тут я сама себя здорово удивила.

Не вскочила с места и даже не швырнула ему в рожу стаканчик с коктейлем.

Старею, наверное.

Вместо этого я достала из сумки блокнот и написала: «Уж тебя-то, придурок, она всегда обгонит». Я вырвала листок и, пока он читал, приписала на следующем: «И я тоже».

– Да неужели?
– прищурился Дэррин и бросил листки на тротуар.

Я кивнула.

Аманда прочла обе записки, и в глазах у нее мелькнула тревога.

– О'кей, - сказал Дэррин, - докажите, что вы такие крутые. Пробегите со мной наперегонки до памятника воинам и обратно. Если проиграете, мы с ребятами вымоем Косгроув ее кудряшки молочным коктейлем.

Аманда еще больше встревожилась.

Я встала.

Папа говорит, что я болтушка, - и, похоже, он прав.

«По всем правилам!
– написала я в блокноте.
– На стадионе. 100 метров. Ты и я».

Дэррин прочел записку.

– Идет, - сказал он.

Тогда я еще приписала:

«Проигравший съест лягушку».

Эту записку Дэррин прочел два раза.

– Идет, - повторил он и побил собственный рекорд по ехидным ухмылкам.

Один из его дружков, прочитавший через плечо мои записки, дернул его за рукав.

– Дэррин, там этот тент поставили, как раз на беговой дорожке.

– Хорошо, - сказал Дэррин, глядя прямо на меня, - тогда в понедельник, на большой перемене, когда уберут шатер.
– Он скомкал листок и кинул его в меня.
– Утром можешь не завтракать, наешься на переменке.
– И он вразвалочку зашагал прочь со своей гогочущей свитой.

Аманда расправила и прочла две последние записки - и посмотрела на меня как на чокнутую. И правильно.

Но она ничего не успела мне сказать, потому что сзади кто-то рявкнул:

– Аманда! Встань сейчас же!

Это мистер Косгроув собственной персоной вышел из своего магазина.

Аманда вскочила, но глаз на отца не подняла: она сразу как-то съежилась и уставилась в землю.

И впрямь, зрелище было не из приятных: багровая от ярости физиономия мистера Косгроува совершенно не гармонировала с его серо-зеленым клетчатым пиджаком.

– Ты же юная леди, - прорычал он, - а расселась в придорожной канаве, как пьянчуга!

Аманда стояла перед ним, опустив голову.

Но тут мистер Косгроув заметил меня.

О чудо! Из разгневанного папаши он вмиг превратился в улыбающегося президента самых прогрессивных в мире... как их там.

– Кого я вижу!
– воскликнул он.

Я слабенько улыбнулась и помахала рукой.

– Спасибо, что согласилась уделить нам время сегодня вечером.

О чем это он? Я посмотрела на Аманду, но она усердно изучала тротуар.

– Ведь правда, было бы странно, - продолжал он, - если бы дочь президента ассоциации на собрании, посвященном шефской работе, не смогла представить собственную подшефную.

Я уставилась на него. Потом полезла за блокнотом. Но тут Аманда заговорила.

– Папа, - сказала она тоненьким голосом, - ты все неправильно понял. Ро вовсе не моя подшефная.

Мистер Косгроув посмотрел на нее в упор.

– Три дня назад, - пробасил он, - ты утверждала, что это именно она! Кто же твой подшефный?

– Никто, - прошептала Аманда, не поднимая глаз.

Мистер Косгроув сверлил ее глазами, пока цвет его лица не стал отлично гармонировать с начищенными темно-вишневыми ботинками.

– Ничего другого я от тебя и не ожидал, - процедил он наконец.
– Ступай в дом!

Аманда повернулась и побрела за отцом. На меня она так и не взглянула.

Я же смотрела ей вслед, понимая, что придется выбирать.

Бросить подругу в беде?

Или позволить превратить себя в общественную нагрузку?

Бедное убогое дитя.

Тяжелый случай.

Сочувственные улыбки.

Жалостливый шепот за спиной.

И так - всю жизнь.

Я пока ничего не решила. Обещала себе, что приму решение по дороге домой, но вот уже и дом виден, а я все еще думаю.

Столяру из песни было куда легче.

Я бы на его месте так не мучилась.

Даже если бы переехала пуделя.

Вот вам мой совет: нужно принять трудное решение - обсудите его сначала с фермером-садоводом.

Садоводы умеют смотреть в корень, не отвлекаясь на всякую ерунду. Потому, наверное, что имеют дело с природой и еще с министерством сельского хозяйства.

– Это проще простого, Тонто, - заявил папа, когда я ему все рассказала.
– Если ты туда пойдешь, ей будет хорошо, а тебе плохо. Не пойдешь - ей будет плохо, а тебе хорошо. Ты для меня важнее, так что я считаю, лучше тебе не ходить.

Я подумала про Аманду, как она там сидит дома со своим сердитым папашей.

Я представила, как просияет ее лицо, когда она откроет дверь и увидит меня.

Потом я вспомнила свой первый день в новой школе и подумала, что люди с таким характером, как у меня, просто не могут быть ничьими подшефными. Потому что, если мы раскиснем от всеобщей жалости, мы вообще черт знает что можем запихнуть кому-нибудь в рот.

Например, размокшее мыло.

Или грязные носки.

Или ящерицу плащеносную.

– Ты прав, пап, - сказала я.

Он кивнул и полез в холодильник за газировкой.

– Но, знаешь... я все-таки пойду.

Папа усмехнулся:

– Молодец, Тонто! Я так и думал.