Ботинок

– Террористы не унимаются!
– заключил Силкин.
– Сегодня меня вызывали на самый верх. Шёл, трясся весь, думал уволят к чёртовой матери, а оказалось, поставили начальником следственной бригады. Ежели дело раскрою, то подполковника, а то и полковника дадут. Само собой, оклад прибавят. Заживём как белые люди. Недаром мне сон приснился - полтинник на дороге нашёл. К деньгам значит сон. А тут ещё начальник мой в отпуске оказался, ну меня, значит, вместо него и назначили. Да, вовремя грохнуло. Представляешь: сорок трупов, сотни раненых! Красота!
– мечтательно произнес Силкин.

– Свят! Свят! Люди погибли, а ты - красота! Нехорошо это.

– Да я не в том смысле. Просто - назначение... не каждый день ...

– А зачем же тебе ботинок Мишеля понадобился?

– Тут все просто, - ответил Силкин, предвкушая удивление и восхищение Кристины.
– Взрывом так разворотило одного мужика, что никакая экспертиза не определит "ху есть ху". От него только ботинок остался. Так вот, вместо него я ботинок твоего Мишеля подложил.

– Зачем?

– Догадайся сама. Я поменял ботинки и, следовательно, что?- торжественно вопросил Силкин.

– Что?
– спросила Кристина с придыханием, как спрашивают фокусника о секретах его профессии.

– А то, что через три дня сообщат, что твой Мишель погиб от взрыва бомбы в метро. И что?

– Что?
– как эхо повторила Кристина.

– А то, что тебе останется только написать заявление в милицию о том, что твой, горячо любимый муж ушел из дома и не вернулся. Пропал! О взрыве ты узнала из телевизора, потому как не выключаешь его с утра до ночи. Сходишь в милицию. Там тебе предъявят ботиночек, по которому ты опознаешь своего горячо любимого мужа. Поплачешь, поскулишь, траур поносишь. Всё как положено.

– Ну, хватит уже, - остановила Кристина, не в меру развеселившегося Силкина.
– И что потом?

– Потом? Устроим твоему Мишелю похороны. Пригласим родителей. Ты, как полагается любящей жене, поскулишь над могилой. Я с горя напьюсь. А потом переоформим на тебя и на меня квартирку Мишеля, а также его машинку и дачку. И заживем, как у Христа за пазухой.

Вечером, уже засыпая, Кристина спросила:

– Паша, ты спишь?

– Ну, чего еще?

– С ботинками осечки не получится?

– Не получится. Спи, давай.

– Паш, а Паш, а что делать, если Мишель все-таки объявится в Москве?

– Не объявится. Он во Владике по наркоте пошел. В зоне таких не любят. Его либо урки уделают, либо менты почки отобьют. Если и выйдет лет через пять - семь, то уже не жилец будет. До Москвы, думаю, не доедет. По дороге загнется. В общем и целом, считай, нет больше твоего Мишеля. Пожил и хватит, дай другим пожить. Правильно я говорю?! Вот черт, весь сон пропал. Давай, помянем усопшего твоего.

– Сдурел, пить, на ночь глядя. Паш, а Паш.

– Ну, чего еще?

– А ведь я беременна от тебя.

– Да иди ты!

– Вот те крест.

– Тьфу ты, утром не могла сказать! Ох, бабы! А я смотрю, что это ты даже вино перестала пить.

– Не рад, что ли?

– Да, рад я... рад.

– Представляешь, - мечтательно сказала Кристина, - сын родится москвичом и сразу у него будет свой угол. Не то, что у нас с тобой. Пашей его назовем. Павликом.

– Умница ты моя. Иди ко мне, или уж нельзя?

– Можно, даже нужно, я консультировалась, - ответила Кристина, прижимаясь к сильному телу Силкина.

Угомонившись и убедившись, что Силкин спит, Кристина под одеялом три раза осенила себя крестом. Сегодня ей удалось, наконец, решить самую главную свою проблему: легализовать свою беременность от Мишеля.

– Спасибо тебе, Господи, - прошептала Кристина.

– Спи уже, богомольная, - проворчал полусонный Силкин.

Часть 36. По желанию Кристины, похоронили заживо.

По желанию Кристины, тело Мишеля было кремировано на Хованском кладбище. На похоронах, кроме Кристины, присутствовали: Капа Петровна, родители Мишеля - Варвара Ивановна и Викентий Эммануилович, из друзей - Изюмов (неизвестно, каким ветром занесённый), Веревкин-Рохальский (сгрызаемый совестью за своё несправедливое отношение к покойному) и Тамиров (принесший Кристине деньги, которые "одолжил" у Мишеля в Болгарии).

После похорон Кристина пригласила помянуть усопшего.

Поминальный стол накрыли в бывшей квартире Мишеля. Всё очень скромно, без излишеств, но основное присутствовало: кутья, водка, хлеб, в качестве горячего - курица, а посередине стола призывно возвышался графин с самогонкой, собственноручно произведенной Капой Петровной.

В центре стола, в чёрном, с красными от слез глазами, восседала Капа Петровна. (Впрочем, где бы Капа Петровна ни сидела, она всегда будет сидеть в центре). Она не ела, не пила и ни с кем не общалась. Ей хотелось одного, чтобы "вся эта бодяга", как можно быстрее закончилась. Родители Мишеля находились в тяжелой прострации. Безучастные ко всему, всё, что они могли, так это только выполнять команды. И не важно чьи - главное, чтобы команда была чёткая, в смысле однозначная, и громкая. Им говорили: садитесь в автобус - они садились, говорили кушать - они кушали, говорили пить - пили, если бы сказали выйти вон "через балкон" - вышли бы. Как и Капа Петровна, они не проронили ни слова, но только потому, что их никто ни о чём не спрашивал.

Первым слово взял Изюмов. Он произнес проникновенную речь, из которой следовало, что он, Изюмов, не помнит зла и, несмотря ни на какие неурядицы, остается самым преданным и бескорыстным другом усопшего. Свою речь Изюмов закончил словами:

– Мишель был безотказным человеком. Больше жизни он любил свою жену, тебя, Кристина. Взрыв подлого террориста изувечил тело нашего любимого друга до неузнаваемости. Мишель стал безвинной жертвой бездарных политиков. Тем сильнее боль утраты. Спи спокойно, дорогой друг. Память о тебе будет всегда жить в наших сердцах.

Выпили, как положено, не чокаясь. Затем слово взял Веревкин-Рохальский. Он подчеркнул профессионализм Мишеля, его удивительную честность и порядочность. Выпили по второй.

Тамиров был краток. Он заявил, что покойный был святым человеком, он не был жадным и всегда давал в долг, что свидетельствовало о его добром сердце. Тамиров поднял рюмку:

– Пусть ему земля будет пухом. А Вам, Кристина, хочу вернуть....

В этот момент в комнату вошёл капитан Силкин. На лицах присутствовавших отобразилось удивление, но удивление разного уровня: от легкого недоумения - "кто такой?" - до откровенного испуга - "сейчас начнется!".

Силкин остановился посредине комнаты. Вид у него был расхристанный и помятый, как после ночного дежурства. Тяжелым взглядом исподлобья, Силкин поочередно расстреливал сидевших за столом, не пощадив Кристину и Капу Петровну.

– Ох, Павел Оскарович, я смотрю - своевольный ты человек, - сказала Капа Петровна.

– Что значит своевольный?
– - спросил Силкин.

– А то и значит, что твоя левая нога захочет, то и делаешь. Зачем пришел? Да еще выпивший. Договорились, ведь, чтобы всё по-людски было.