Боярышня Евдокия
Шрифт:
Боярыня в ужасе закрыла ладошками рот и растерянно посмотрела на мужа, потом на Дуню.
— Проводи меня к Евпраксии Елизаровне и расскажи, что случилось, — напирала Евдокия и хорошо, что рядом стоял молодой Овин.
Горошкова мелко закивала и замахав руками на мужа, с причитаниями поведала о том, как вначале всё было славно, а потом начался сущий ад! Непонятное поведение гостьи, охватившая её трясучка, мычание, бледность, закатывание глаз. Еле отбились от неё, а уж как страшно было!..
— Мы ещё батюшку пригласили, чтобы проверил Евпраксию на одержимость, — поделилась
Евдокия резко выдохнула, сжимая свободную руку в кулак.
— Хорошо, — покладисто согласилась она, но тут же спросила: — А что, если он скажет, что бес у тебя в доме был?
— Как же это? — испугалась Горошкова. — У меня не может быть!
Евдокия бросила на неё оценивающий взгляд и сказала, как отрезала:
— А тут без вариантов: либо московскую посланницу мира отравила подруга Борецкой, не желая этого самого мира, либо она к тебе её послала, зная, что тут бесы.
— Да? — совсем растерялась хозяйка дома и остановилась.
Дуня подтолкнула её и мстительно припечатала:
— Да.
Если бы Горошкова не попыталась выставить Кошкину одержимой, надеясь замять сам факт отравления, то Евдокия не посмела бы так давить.
— Но как же? — искренне возмутилась хозяйка. — У нас чистый дом!.. Это всё она!
Дуня пристально посмотрела на Горошкову и та прошептала:
— Фимка Горшкова, вдова.
Евдокия пристально посмотрела на хозяйку дома, решая имеет она отношение к отравлению или просто боится слухов. Потом отвела взгляд и даже погладила женщину по плечу:
— Ты, боярыня, ни в чём не виновата, — успокаивающе произнесла она. — Молодец, что лекаря позвала, но я быстрее пришла и я помогу, — как можно мягче добавила. — Всё будет хорошо. А змее Горшковой ещё отольются твои слёзы. Ишь, подставить тебя вздумала!
— Да? — пролепетала хозяйка, до которой только сейчас стало доходить, что дело не в слухах о плохой еде в её доме.
— Да. Неужто не поняла, что Евфимия напоила ядом твою гостью, а сработал он уже у тебя дома. Ты иди, отдохни. Пришли сюда девку мне в помощь и жди вестей.
— Я сейчас, — засуетилась боярыня. — Сейчас всё устрою, а ты уж помоги Евпраксиюшке. Горе-то какое! Отравили! Да на нас с мужем вину взвалили! Ах, змея! Ах, дрянь какая!
Дуню уже трясло от Горошковой и от собственного уверения хозяйки дома в том, что отравительница Евфимия Горшкова. Она не сомневалась в её вине, но ведь есть презумпция невиновности… в будущем. А она попрала её, хотя считала это важным достижением общества.
На миг стало страшно, до чего она дойдет шаг за шагом, но прогнала слабость. Об этом будет думать потом. Сейчас во что бы ни стало надо было остановить болтовню об одержимости Кошкиной, и она это сделала.
Что будет, если Евпраксия Елизаровна не выживет, думать не хотелось.
Дуня представила, что Кошкина уже мертва и ничего нельзя сделать. Что тогда? А тогда дело швах! Для начала скажут, что она влезла поперёд настоящего лекаря и сгубила полную сил и здоровья Евпраксиюшку.
В конце концов Марфа Борецкая уже травила одного князя и это сошло ей с рук. Все об этом говорили, все указывали
на неё, но за руку не поймали, а значит, обвинения бездоказательные.Вот такая персональная справедливость для Марфы, а ту же Полуэктову чуть до смерти не замучили, когда она не дала убить Марию Борисовну. Так что сейчас Дуне нельзя ошибиться.
Она прижала к себе короб, отгоняя упаднические мысли и вошла в тёмную горницу. Пахло рвотой, и боярышня еле-еле справилась с ответными позывами. Подошла к горящей свече, взяла её и двинулась к стене, где должны быть окна. Вместо нормального окна была узкая заволоченная выемка. Отодвинув дощечку, чтобы было чуть больше света и воздуха, она бросилась к Кошкиной.
Та узнала её, попыталась пошевелиться, но руки-ноги не слушались её.
— Сейчас, Евпраксия Елизаровна, сейчас, потерпи, милая.
Дуня приподняла ей голову, посмотрела зрачок, пощупала пульс, теплоту рук.
— Пошевели-ка пальцами. А теперь покажи мне язык.
Боярыня всё делала с трудом. Дуня начала выставлять из своего короба маленькие кувшинчики. Прибежавшей девке велела принести много воды и кадку, куда воду сплевывать. Та понятливо кивнула.
— Ещё скажи, чтобы убрали здесь! — велела боярышня.
Как только девка убежала, Дуня посмотрела на Кошкину:
— Сейчас попробуем вызвать рвоту, лишним не будет. А потом молоко и настой, который будет собирать яд в теле.
Кошкина что-то промычала, Дуня не стала терять время и разбирать, просто продолжила говорить:
— С отравлением мы справимся, а вот с последствиями не сразу разберемся, — боярышня приподняла безвольную руку боярыни и отпустила. Та упала, а по лицу Кошкиной побежали слёзы.
— Сейчас важно как можно скорее убрать из тела яд. Евпраксия Елизаровна, ты всё правильно делала, но твоя знакомая дура дурой. И всё же мы поборемся, да? Думаю, что травили тебя болиголовом, но его надо много съесть, чтобы умереть. Возможно, его вываривали и добавили что-то ещё, но всё это важно только в первое время.
Дуня и Кошкина понимали, что это первое время уже упущено, но Евпраксия услышала главное: она будет жить и её подопечная знает, что делать. А в Москве Катерина поможет. Эта лекарка уже доказала, что умеет лечить.
А дальше началось самое тяжелое. Боярыне очищали желудок, а она едва могла шевелиться.
— Вот теперь можно ехать к Овиным, — устало произнесла Дуня, видя, как Кошкина забылась во сне. Угрозы здоровью больше не было.
Помогавшая во всем девка побежала сообщать своей боярыне, что гостья жива и надо организовать её перенос в присланный братом возок.
Во дворе Дуню ждал боярин Овин с сыном. Они вопросительно посмотрели на неё.
— У меня есть чем отпаивать Евпраксию Елизаровну, — успокоила она их, — но за ней необходим уход, потому что какое-то время она не сможет двигаться. Я покажу, что надо будет делать.
— Паралич?
— Временный, — задумчиво произнесла она и дальше говорила больше для себя, словно бы намечая план реабилитации: — Будем тело разминать, как будто оно продолжает двигаться.
Дуня замолчала, тиская кончик своей косы, но опомнилась: