Брак по расчету

– Бедные старушки, дай им хоть немного порадоваться последней славе.

Свет гаснет, остается лишь освещенный круг для выхода моделей.

Включается музыка: тот самый сборник, как и ожидалось.

На экране появляется фото леди Дэнбери на церемонии вручения кубка Уимблдона в 1983 году, как она пожимает руку Макинрою.

Я скептично приподнимаю бровь: леди Дэнбери сейчас больше похожа на водонагреватель – так по какому же закону геометрии она сможет надеть то платьице на фото 1983 года?

Не знаю, смотреть или отвернуться. Как в фильме ужасов: так и тянет зажмуриться, но неодолимый инстинкт заставляет держать глаза открытыми – чистый мазохизм.

Неожиданно музыка меняется, и из динамиков гремит голос Леди Гаги, а сам зал наполняется дымом – даже у нас с Харрингом в университетской комнате так не бывало.

Я поворачиваюсь к диджею и думаю, что по окончании вечера ему предстоит не самая приятная четверть часа.

Тут Харринг изо всех сил толкает меня локтем в грудь и резко дергает за рукав:

– Черт, смотри! Смотри! – и указывает на подиум.

Это Дэнбери, да – точнее, ее девятнадцатилетняя внучка. И платье на ней мало чем напоминает то самое с церемонии вручения кубка Уимблдона ее бабушкой: его укоротили, а у жакета оторвали рукава.

Комната погружается в полнейшую тишину: женщины от шока, а мужчины, наоборот, похоже, вышли из состояния нейровегетативной комы, в которой пребывали еще минуту назад.

Следом выходит двадцатилетняя племянница лорда Перри в полной форме для гольфа своей тети, но обновленной. Тетю, кстати, я бы ни за что не хотел увидеть в этих шортах ни на поле, ни вне его. Но племянницу встречают восторженные аплодисменты. Харринг, к примеру, все руки отбил.

Одна за другой на подиум выходят дочери, внучки и правнучки всех этих дряхлых развалин, присутствующих в зале, в нарядах, отданных на благотворительность, только укороченных и ушитых.

Дамы превратились в молчаливые восковые статуи, но мужчины еще никогда не выглядели столь оживленными. И настолько готовыми заполнять свои чековые книжки. Сидящие рядом Харринг и Сэмюэль устроили импровизированное жюри, и при каждом выходе модели поднимают вверх лист бумаги с оценками.

Даже его высочество лорд Невилл с самого начала показа не переставая хлопает в ладоши.

Мужчины будут вечно благодарны Джемме, но не хотел бы я оказаться на ее месте, когда мы вернемся домой.

Возможно, по воле провидения я стану вдовцом.

Показ почти закончен, но тут на подиум выходит последняя девушка: на ней огромные солнечные очки из тех, что носили звезды шестидесятых годов, и короткая белая шубка из шиншиллы. Когда она доходит до конца подиума, с озорным видом расстегивает пояс, показывая, что под верхней одеждой почти ничего нет: только полупрозрачное кружевное боди песочного цвета и длинное жемчужное ожерелье ниже талии.

– Кто-это-та-кая? – по слогам едва слышно произносит Харринг, комкая в руках лист с оценками.

– Моя… – я даже не могу это произнести, – жена.

И точно в подтверждение моих страхов она поворачивается, снимает очки и спускает шубку с плеч.

Это Джемма.

Я почти слышу, как стул моей матери опрокидывается и она падает на пол в обмороке.

Когда Джемма наконец исчезает за занавесом, в зале темнеет.

Я почти уверен, что, когда это манто надела прабабушка леди Антонии, на встречу с царицей Александрой в далеком 1911 году, на ней под мехом было одежды побольше.

– Кто-то там наверху тебя очень любит, Паркер, – замечает Харринг, все еще выбитый из колеи этим показом.

– Не сомневаюсь, – ошеломленно отвечаю я.

Следующим утром Денби напоминает ад на земле.

– Я не стану сидеть и смотреть, как позорят имя Паркеров! – кричит моя мать, подгоняя слуг, которые выносят целую вереницу чемоданов. – Еду в Бат! – продолжает она, а я с безразличным видом наблюдаю за ней с порога.

– Тебе не кажется, что ты немного перегибаешь палку? – интересуюсь я.

– Перегибаю палку? Твоя жена искромсала исторические наряды самых значимых представителей высшего общества и сама прошлась по подиуму полуголой, а перегибаю палку я?!

– На мой взгляд, ты преувеличиваешь, – пожимаю плечами я и вхожу в дом.

– Ты женился на ненормальной, притащил в дом ее нелепую семью, и этот замок теперь напоминает цирк, а твоя жена только и делает, что ставит нас в неловкое положение! Я говорю тебе четко и ясно: в своем уме осталась только я! Если тебя устраивает, что тебя постоянно унижают и ты уже превратился в посмешище высшего общества, продолжай в том же духе, ну а я не стану смотреть, как тонет этот корабль!

Ее монолог меня практически не трогает.

– Возможно, ты упускаешь одну деталь: я тебя не удерживаю, всего лишь высказываю мнение о твоей реакции. Это был просто благотворительный показ мод, а не запуск межконтинентальной баллистической ракеты. Если хочешь ехать в Бат – езжай, я полностью поддерживаю это решение.

– Конечно, я еду в Бат! Тут мне больше незачем оставаться! После вчерашней катастрофы можно забыть даже о крохотной вероятности королевского визита! Королева никогда не ступит в этот дурдом!

И, пока моя мать вкладывает все силы в истерику, стоя у готовой к отъезду машины, рядом со мной появляется Джемма, спокойная и улыбающаяся, точно ничего не случилось.

– Та-да-а-ам! – произносит она, помахав у меня перед глазами пачкой чеков. – Ты посмотри! Несколько тысяч фунтов! Я все посчитала, а когда позвонила в банк, чтобы их внести, мне сказали, что показ мод «Юнион Джек» никогда еще не собирал так много денег!

Я удивленно смотрю на чеки и не могу поверить: все они подписаны друзьями и знакомыми моей матери.

– Невероятно!

– И вот, смотри! – Джемма кладет мне в руку свой смартфон, открытый на страничке «Твиттера»: – Уже три стилиста отметили меня в своих постах и похвалили! Настоящие стилисты! Которые устраивают показы мод в Париже! Это же успех!

От этого ликования Джеммы моя мать пыхтит, точно прикрытая крышкой кастрюля на плите.

– Успех! Ты уничтожила годы гордости и традиций ради своей клоунады!

Джемма окидывает мою мать ледяным взглядом, обмахиваясь чеками, точно веером: